Алрой. Бенджамин Дизраэли

ткани из Индии и Самарканда. Но и это зрелище ласкает взор. А чопорные правители наши разве могут обойтись без нас? Ох, сладко слышать рабскую лесть надменных владык! Весьма утешительно видеть, как бледнеют лица доблестных воителей, при упоминании имени грозного султана Арслана. Слабые, гнущиеся от ветров судьбы ветви рассеянного моего народа живут, зеленеют, дают побеги. Сие по воле Господа – он приучил нас к гибкости ума. Минуло время удалой силы, настал век осторожного здравомыслия. Им напоим древо преуспеяния. Шутки, насмешки, побои даже – сносить будем кротко, с приятностью в лице. Я откровенен, чем и горжусь, ибо откровенность – знак свободы духа. И вот уж драхмы полнят мошну, а с ними сила приходит к Израилю. Так обращаем гонителей в должников, и мстим унижающим нас. О, кажется, племянник идет. Какое сходство с дедом в его молодые годы! Тот же Алрой. Та же хрупкая фигура, то же тонкое, почти девичье лицо, с нежностью которого спорят мятежные страсти в цыплячьей груди. Что привело тебя, почтенный?”

      – Кажется, ты ждал меня, дядя?

      – С чего бы это? Дядья частенько ждут того, чего племянники не доставляют им.

      – По крайней мере, я ни в чем не отказываю, ибо у меня ничего нет.

      – У тебя есть сокровище, и я вожделею его.

      – Ты говоришь об ожерелье, которым украсил меня? Оно принадлежит тебе.

      – Благодарю. Я вижу, мой мальчик: рубины горят, изумруды сияют, жемчужины отражают свет тех и других – отборные камни, и они твои. Но другого сокровища я жду от тебя.

      – О чем ты, дядя?

      – О смирении.

      – Сомнительной ценности сокровище. Если долг платится бесчестьем, то нет в уплате добродетели.

      – Мы думаем розно, но об одном. Я послал за тобой, желая узнать, отчего сегодня ты не присоединился ко мне, когда я…

      – Подносил дань!

      – Пусть так. Почему ты “устранился”?

      – Потому, что ты подносил дань. Я ничего не плачу.

      – Мой мальчик! Грусть и груз прожитых лет не стерли в памяти безрассудства юности. Посему резонно говорю тебе, Давид, ты – безумец. Терпеть унижения – вовсе не пристрастье стариков. Разве в жизни всегда и каждому доступен выбор меж рабством и свободой? Не слишком ли просто? Не велика заслуга быть сумасбродным патриотом средь беззаступных, и при том не мочь подать им помощь. Ты не первый, дом Алроя известен героями такого сорта. И каков итог? Ты и сестра твоя – сироты, а клан ваш разбросан по белу свету. Не лучше ль доставлять дань в сопровождении почетного кортежа, чем под ударами бича и в кандалах? Это я, ты слышишь, Давид, это я собрал наше рассеянное племя, вернул нашу попранную славу. День сегодняшний ты обзываешь днем позора, а я величаю днем триумфа. После ненастья солнце светит ярче. Но разве нет у нас общей почвы? Пусть знает Исмаил, что Яков твердо держит жезл в руке, и наш народ непобедим. Неужто такая цель не роднит тебя со мною?

      – Дядя, прошу тебя, оставим это. Ты – мой славный родич, нам ни к чему раздоры. Склонности сердца мне изменить не