Бог бабочек. Юлия Пушкарева

божественной интуиции, что ли? Ты как-то… необычно на него смотришь. Ну, и вообще – твой типаж. – (Твой телефон снова жужжит – упрямая чёрная пчела, – но на этот раз ты игнорируешь его. Мысленно запускаю радостный фейерверк). – Тебе же нравятся всякие маньяки.

      Чуть не поперхнувшись чаем, отвожу глаза. Самокритично.

      – Я бы не сказала, что Мизинец – маньяк. Он расчётливый интриган.

      – Ну да, – ухмыляешься. – Харизматичный и жестокий расчётливый интриган. Идеально же! – (Почему-то я смущаюсь). – Так убьёт он эту старую стерву или нет?

      – Почему же сразу старую? – (Оскорбляюсь за жалкую, безответно влюблённую Лизу Аррен – хотя отрицать то, что она стерва, было бы несправедливо). – Давай досмотрим. Этот момент хорошо сняли.

      Неохотно нажимаешь пробел, и Мизинец всё-таки выталкивает испуганно-удивлённую Лизу в Лунную дверь, напоследок признавшись, что всю жизнь любил «только одну женщину» – её сестру. Эта сцена была бы очень трагичной, если бы в ней не ощущалось что-то грязновато-смешное и неуклюжее.

      Ты томно вздыхаешь, поглаживая клавиатуру.

      – Ну, не знаю, не знаю… Меня больше впечатляли те серии, где показывали его бордель. – (С издевательской мечтательностью созерцаешь потолок). – Девочки там были что надо!

      Наверное, глупо краснеть от слова «бордель», будучи в ошейнике с поводком, – и через час после того, что произошло между нами в ванной. Тем не менее, я краснею.

      – Мм… Ну…

      – Я тебе рассказывал, что хотел бы побыть сутенёром?

      Отчего-то мерзко сводит скулы. Смотрю на петлю поводка, чернеющую на диване с обманчивой безобидностью. Это душевный порыв или садистская провокация? Планируешь понаблюдать, будет ли неприятно твоему падшему ангелу – уже падшему, в новых условиях эксперимента?

      – Да… Кажется, да.

      – Нет, ну а что? Думаю, у меня бы неплохо получалось. – (Закурив, выдыхаешь серебристый ворох дыма). – А твой Мизинец меня ещё больше вдохновил в этом плане. У него так всё устроено… эстетично, что ли: привлечение клиентов, обстановочка… Что ты молчишь, Тихонова? Не согласна со мной?

      На последнем вопросе ты не удерживаешь ровный тон: голос ехидно виляет, и я понимаю – провокация. Потираю шею. Ошейник не так уж сильно давит, но почему-то становится трудно дышать.

      – Не знаю, что ответить, мой господин. Я в этом не разбираюсь.

      – В шлюхах? В борделях?

      Как зло. Мне до сих пор по-идиотски обидно, когда ты пачкаешь свои губы подобными разговорами. Я не должна обижаться; это твоё право. И человеку не запретишь валяться в грязи, а уж богу – тем более.

      – Во всём этом.

      – Да ладно тебе… Что в этом такого ужасного? – (Снова затягиваешься). – Это же бизнес. Такой же, как любой другой.

      – Не такой же. Незаконный и аморальный.

      – Аморальный? Тогда почему он существует столько веков?

      Перевожу дыхание. Спокойно.

      – Люди и убивают, и воруют, и насилуют друг друга много веков, мой господин. Из этого не следует, что всё это морально.

      – То есть, по-твоему, держать