Прогулки с лектором. Дмитрий Кожушко

тября. Теперешние дети, я замечаю, таких тягостных ожиданий не испытывают. Так вот именно четвертого июля каждого года я в мыслях своих останавливал время. Двоякость – с одной стороны блаженство летней пока еще беззаботности и желание запомнить и оставить в себе, с другой – понимание, что скоро покатишься вниз с этой высоты. И так эта традиция благополучно дошла со мной до сегодняшнего дня. Раз или два за все время я пропускал четвертое июля и когда спохватывался пятого или шестого, досадовал на себя за это. Тогда грусть от утекающего, как в песочных часах неумолимо лета, связана была с нежеланием школы, сейчас же первое сентября – рядовая совершенно дата, а вот четвертое июля осталось.

      С этими мыслями спустился на террасу, прошел через сад, минуя каменную чашу фонтана, покрытую шершавыми высолами, с тонкими издающими неравномерный свист струями, бьющими из центральной его части, в виде загадочной совокупности малых львов и больших хризантем, пересек насквозь теплую липкую висящую облаком почти не освежающую изморось, прошлепал по лужам, выпаривающимся со скоростью масла на сковородке, и вышел на набережную. В это время дня она была девственно чиста, ни одной живой души. Хотя нет, от тени колокольни на почтительном расстоянии отделился силуэт велосипедиста, бывший до этого будто с ней одним целым, скатился вниз и смешался, перетек в марево поднимающегося от каменных плит жара. Есть еще пять минут, но как же быстро они пролетят. Кстати, утром был дождь, земля должна быть мягче, чем обычно, ну что ж и на том спасибо. Проходя мимо фонтана обратно, ловил на себе насмешливые взгляды львов. Выдернул торчащую из земли лопату, осмотрел придирчиво и, не найдя никаких изъянов, вздохнул и, обогнув дом, направился в дальний угол сада, туда, где среди зарослей можжевельника лужайку газона пересекали ровные квадраты свежевскопанной земли.

      Единственная претензия к лету, но достаточно ощутимая, заключается в необратимом ускользании этого самого благословенного времени в году, буйства красок, роскоши, прелести, которые надо просто и незатейливо использовать, и степень удовлетворения впоследствии в воспоминаниях о пролетевшем лете напрямую зависит от степени загорелости плеч и шеи, степени запыленности парусиновых выцветших брюк и стоптанности сандалий. От степени совершенной бесцеремонности (троганий, сдавливаний, прысканий и смешков) по отношению к тому, на что позже взираешь с воздыханием и даже мысли о чем обставлены всеми возможными почестями. Лето – очаровательная загорелая туземка в короткой цветастой юбке с сильными красивыми ногами (представил уже?). Она призывно поднимает руки в танце, тем еще более оголяя свои безумные ноги, от которых кружится голова. Она ждет твоих ласк и будто говорит: «Вот же я, возьми меня, дурачок». Но опять все та же суета, и каждый раз вроде бы не слишком неотложное дело, и в этой своей второстепенной неотложности все равно более важное, чем обычная летняя праздность. Непродолжительное по времени, но неизбежно ломающее день на две совершенно негодные половинки. В какие-то моменты все таки негодуя на это свое бездарное неумение оторваться по полной, откладываю все второ-третье- степенные неотложные вещи и окунаюсь с головой, вроде бы бесшабашно, вроде бы всепоглощающе в буйство лета, но то, что я позволил себе (изменив своей натуре хронического трудоголика) отодвинуть дела на потом, весь процесс наслаждения безнадежно отравляет. Еще более отравляет его осознание того, как я бездарно растолкал эти дела. Можно было сделать более искусно и умело и вот в следующий раз, когда я преуспею в этом, тогда уж точно мое наслаждение ничто не сможет омрачить. А пока приходиться довольствоваться (как торопливым согрешением с любовницей в машине) этим миксом – благословенным летом с примесью сожаления и надежды на будущие гораздо более безоблачные деньки. Лето всегда заканчивается быстрей, чем хотелось бы, тем самым на финише вызывает нешуточную тоску по себе. И надо же случиться такому, может в качестве компенсации за эти мои мучения, что довелось мне оставшуюся часть жизни прожить там, где большая часть времени в году лето. И даже не просто лето, а лето в обрамлении белоснежного песка и ласковых волн океанического прибоя. Приедается ли это, если дается простому смертному в таких неограниченных количествах? Конечно, как и все остальное. Но здесь важны не только величина девальвации (подозреваю, что это константа), но и та исходная точка, от которой ведется отсчет. Моя точка оказалась так сильно сдвинутой на этой шкале в сторону обратную той, по которой происходит обесценивание, что вряд ли что-то могло поколебать поселившуюся во мне перманентную радость от его непрекращающегося присутствия. Так думал я, но в тот самый момент когда усталый путник оказался безвозвратно вроде бы плененным своей Цирцеей, судьбе было угодно распорядиться так, что я полюбил осень. Нет, лета я не разлюбил, скорее мы с ним договорились оставаться хорошими друзьями.

      Осенью пробуждается тоска, с помощью которой и можно сотворить что-то стоящее, во все остальные времена года мы вспоминаем осеннюю тоску, пытаемся ее представить, сымитировать, а осенью – вот она натуральная, не синтетическая, бери и пользуйся, черпай ложками, пронзительную. Весной, пожалуй, ранней, что-то похожее проскальзывает, но там она омрачена неизбежностью пробуждения. А здесь легкая и радостная тоска ухода. И откуда взяться в уходе этой странной легкости и радости,