Прежде чем сдохнуть. Анна Вячеславовна Бабяшкина

навещать, – рассказывала мне во время вечерней прогулки бывшая сценаристка Ната, к которой приезжали трое красавцев‑сыновей и балетной грации улыбчивая дочка с теплыми серыми глазами. – Мне было ужасно жалко Алку.

      – Слушай, а откуда ты знаешь, что этот ее Рафаэль не к какой‑нибудь актриске сбежал? – спросила я, кутаясь в кофту и с наслаждением втягивая в себя чуть прохладный майский воздух с запахом костра.

      – Да вот уж знаю, – неопределенно покачала головой Ната. – Все‑таки одна тусовка. Да и сама посуди: просто роман на стороне крутить он мог и так – без развода. Алка смотрела на это сквозь пальцы – лишь бы животное, как говорится, в стойле было. Если же он всерьез влюбился – то почему не женился? Неужели бы нашлась такая, которая за него не пошла бы? А? Ты вспомни его лет двадцать пять назад – красавец‑мужчина, харизма, море обаяния, чувство юмора, блестящий «бентли». Что еще надо?

      – Это точно, – кивнула я. – Помню, брала у него как‑то интервью. Он производил впечатление.

      – Так вот, про Алкину жизнь в пансионе, – вернулась к рассказу Ната. – Мы тут к ней все ходили про красоту советоваться, буквально покоя ей не давали – просто чтобы не дать ей зачахнуть от тоски. Ведь когда человек начинает помогать другим, ему уже некогда жалеть себя и огорчаться. А потом она выправилась, засела за ноутбук и стала позиционироваться как писательница. А дальше – ты сама все видишь…

      К нынешнему дню Алла отметилась аж в четырех жанрах. Она уже могла гордо называться автором одного рассказа, одной повести, одной новеллы и даже романа.

      Я – внимательный читатель. Очень внимательный – из тех, которые с карандашами перелистывают книги и клеют стикеры на страницах. Это, конечно, не оттого, что я так уж уважаю чужое письмо. Это оттого, что я сама всю жизнь хотела писать.

      Отмечаю я в чужих книгах те страницы, где сквозь тюлевую ткань вымысла прорывается настоящее, искреннее, выстраданное. Мало людей, способных быть демиургами в полном смысле этого слова и хотя бы на бумаге создавать полнокровные образы абсолютно отдельных, отличных от них людей. Большинство так или иначе пишет себя. Раскладывает свою личную шизофрению на множество лиц и играет с персонажами, как девочки в детском саду с куклами.

      Сидит себе такая Маша в песочнице с голозадыми, вымазанными в песке пупсами и разговаривает на три голоса.

      – Ах, принцесса, ну почему же вы не хотите ехать со мною на бал?

      – Виконт, я хочу поехать с вами. Но моя мама запрещает мне ездить на бал. Она считает, что я еще слишком маленькая.

      – Эй, вы, двое! Если вы поедете на бал, я все расскажу маме принцессы, и она поставит ее в угол!

      – Принцесса, хотите я зарублю вашу соседку топором, и никто не узнает, что мы с вами ездили на бал?

      – Ах, виконт, вы правда можете сделать это ради меня? Тогда я пойду скорее надевать свое лучшее бальное платье. Подать вам топор?

      И сразу