Записки Пустого Дома. Бах Роуз

Смысл заключался в том, что рядом со мной всегда будто нет жизни. Вот только на самом деле, если до того, как этот идиот дал мне такое прозвище, со мной пытались как-то держать связь, то после вовсе стали избегать и делать вид, будто меня нет. Так уж работают клички в школе. – Марк, ну же, – продолжал он припоминать мне, – Марк Вазовский, вспоминай, дружище!

      Дружище! Он-то? В этот момент меня переполнило ненавистью, хотелось воткнуть зонт ему в глотку и затолкать поглубже, мое лицо все искривилось, и он наверняка это заметил. Мгновенье спустя мне удалось собрать все силы и продолжить играть в лицемерие.

      – В какой школе вы учились?

      – В двадцать первой Радонской.

      – Да, я тоже там учился, но вас что-то не припомню. – У Марка заметно дернулась бровь, я определенно задел его эго. Его надменное, высокомерное и мерзкое эго. – Может быть, вы напомните какой-нибудь случай, который нас связывал, и тогда я, может быть, вас вспомню?

      – Тебя ведь в школе называли Кома?

      – Называли.

      – Помнишь, кто дал тебе такое прозвище? Помнишь, как его звали?

      – Имени его я не помню, ибо называл его всегда по-другому.

      – Как же?

      – Толстый попугай, – Марка заметно передернуло, что доставило мне неимоверное удовольствие.

      – Что-то я не слышал, чтобы ты или кто-нибудь еще меня так называл.

      – Если это вы, и вы не знали, что вас так называют, так это от того, что вы никогда и не спрашивали голосов, что так вас называют. Вы только бессовестно глумились, чирикая, как попугай, – очевидно, Марк хотел сыграть в лицемерие и изобразить себя моим старым приятелем, и на фоне моего презрения ему стало даже как-то не по себе. Он слегка покраснел, и я позволил себе чуть улыбнуться.

      – Кома, брось, сам же понимаешь – мы были глупыми детьми, а в детстве каждый зол по-своему. Но сейчас мы взрослые и ответственные.

      – Да, взрослые, и тем не менее ты продолжаешь называть меня Кома, жирный ты попугай, – еще одна победа. Почему-то хотелось, чтобы это видели все наши одноклассники.

      – Так я ведь по-дружески, – ответил он с еле уловимой сентиментальностью в голосе.

      – Будь другом, катись к черту, – сам не знаю, почему я был так груб, но этот здоровый, толстый балбес вызвал во мне жалось, ибо глаза его и вид в целом был жалок. Он немного помолчал, посмотрел на меня грустными глазами и пробубнил.

      – Мы были злыми детьми, вымещали свое зло на других, на тебе. Мне жаль, что тебе пришлось впитать столько черни, но, прошу, стань взрослым и пойми, что не стоит вымещать накопившееся зло на других теперь, когда можешь ответить. Ты уже не ребенок, перестань злиться.

      – Да как ты смеешь еще учить меня? Давать советы? Ты! Балбес, который всегда списывал!

      – Я после школы взялся за ум, принялся учиться, многое осознал.

      – Балбес остается балбесом!

      – Ты прав, я дурак и всегда им останусь, но я перестал докучать другим, перестал сменяться над теми, кому в жизни повезло