Письма Ктулху. Лилу Деймон

свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :

      – Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?

      – Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, – ответил Борзый.

      – Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.

      – Будьте спокойны, барышня, – дыхнул ей в ухо Хрон, – сполна.

      – Спасибо, – потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, – мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.

      ***

      – Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?

      – Не гони, Аглая, бочка то вернулась.

      – Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!

      – Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?

      – Какие же вы сучки!

      – Если бы! Всего лишь Грации.

      ***

      Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.

      Обрывок одиннадцатый

      В маленьком сонном Городе слух о картине распространился со скоростью лесного пожара.

      – Говорят, это самая великая картина всех времен, – говорили одни.

      – Величайшая, – уточняли другие.

      – Она написала себя сама, – перешептывались третьи.

      – Взглянувшие на нее поняли красоту мира, – вздыхали четвертые.

      И все в нетерпении повторяли, глядя на единственную ведущую в Город дорогу.

      – Ну когда же, когда?

      Она появилась вдруг. Просто возникла посреди главной площади в сопровождении строгого смотрителя.

      Он небрежно отбросил прикрывающую ее ветошь и сделал приглашающий жест.

      Жители Города недоуменно переглядывались. И это всё? Пустой холст?

      – Обман! – по рядам поползло возмущение.

      Картина встрепенулась и пошла радужными пятнами. Они переливались, пульсировали и мерцали.

      – Не может быть, – выдохнул кто-то в толпе. – Тот самый цветок. Я подарил его ей… На первом свидании. Сорвал с клумбы, спрятал за пазуху и нес через весь Город… Сердце так билось… Мы были самыми счастливыми…

      – Брехня! – раздался вскрик. – Какой цветок?! Это дом моих родителей, еще до развода. Вон и садик, и яблоня, я с нее упал и ногу сломал. Хотел сорвать самое красивое яблоко для мамы. Она тогда так испугалась, все повторяла, что любит меня просто так, без подвигов. Счастливое было время…

      – Нет! – перебивая друг друга, зазвучали голоса, – не дом, не цветок! Океан в тот год! Шкатулка с той самой мелодией! Те самые ботинки, в которых можно легкой обойти целый свет! Та самая улыбка, за которую готов был отдать жизнь!

      Тот самый… То самое… Та самая…

      – По