Низкие истины. Возвышающий обман (сборник). Андрей Сергеевич Кончаловский

висел на телефоне. В группе все знали, что у него роман с Фэй Данауэй. В то время она была самой популярной звездой Голливуда – после мирового успеха «Бонни и Клайда».

      Знал ли я тогда, в 69-м, что Мастроянни будет сниматься у моего брата, что Фэй Данауэй в 83-м будет звонить мне в Лондон, просить о пробах.

      Но все это будет позже. А тогда, глядя на выставленную Мастроянни бутылку, я понимал, что пить вровень с ним не сможет ни один русский – он геройски тянул стакан за стаканом.

      Утром все на площадке – Мастроянни спит в машине. Спящего его гримируют, спящего одевают – будят только тогда, когда надо идти в кадр.

      – Что мне делать? – спрашивает он.

      – Плакать, – говорю я.

      – Пожалуйста.

      Из глаз текут слезы… Крупный план снят, Мастроянни укладывается в машину, опять спит. Ни с какой сценой у него проблем не было. Надо ползти – ползет, надо плакать – плачет. И снова спит, отсыпается.

      Я, как мне кажется, снимаю интересные кадры. Наснимал много – Понти смотрит материал, хвалит.

      – Хорошо! Хорошо!

      К тому же мне должны заплатить в валюте, зелеными, по секрету от властей. Это ж 69-й год! Когда договаривались, Понти спросил:

      – Сколько вы хотите?

      Разговаривали в машине, я смертельно боялся всяких жучков и микрофонов.

      – Шесть тысяч долларов, – сказал я, затаив дыхание от собственной наглости.

      – Хорошо, – сказал Понти, ни секунды не задумываясь. Шесть тысяч долларов за две недели работы! Это казалось мне немыслимой суммой. Четыре тысячи рублей платили постановочных за картину, над которой надо было потеть целый год. И это еще, если оценят по первой категории! А тут за две недели по нормальному чернорыночному курсу тех лет – двадцать четыре тысячи рублей! На это же можно купить две «Волги»! Деньги, впрочем, я потратил иначе – спустил их со своей французской женой на Ривьере.

      Позднее знакомый итальянец спросил меня, сколько Понти мне заплатил.

      – Шесть тысяч? Ты что, с ума сошел? Ты же у него режиссером работал! Он мог тебе все двадцать пять заплатить!

      Я не поверил. Такую сумму я вообще не мог вообразить, а тем более – что ее можно заработать за две недели.

      Материал в итоге получился хороший. Понти уехал довольный, расплатился со мной как обещал.

      Потом была премьера. Я назвал друзей, знакомых, нарассказывал им, какие выдающиеся кадры они увидят – ни одного моего кадра в картине не было. Точнее, два все-таки было – крупный план Мастроянни и знамя; остальные пошли в корзину. Я был ошарашен. Друзья надо мной подтрунивали. Я врал, что снял и ту, и эту сцену – из тех, что были на экране.

      Так я поработал с Де Сикой. И все равно впечатление от маэстро осталось замечательное – от того самого одного-единственного дня, когда мы встретились, когда я чувствовал себя коллегой гения, когда мы так недолго поговорили, когда он объяснял мне, как снимать. Как легко, без усилия все у него получалось! Он не раз повторял «нон троппо» – «не очень». И в этом была суть его неореалистического взгляда на мир. Много лет спустя я понял, что мое старательное желание быть