Компаньонка. Лора Мориарти

не разрешалось. Одни монахини были добрые и терпеливые, другие нет, но все носили рясы, так что их было трудно отличить друг от друга со спины или на расстоянии. Сестра Джозефина могла повернуться и оказаться сестрой Мэри или сестрой Делорес – та была молодая и симпатичная, но ходила с деревянной плоской палкой для порки. На всякий случай лучше уж слушаться всех и никогда не нарушать правила.

      То был нью-йоркский дом призрения для одиноких девочек. Мэри Джейн, которая умела читать, сказала, что так написано над входом. Кора не поняла, что это значит. Она же не одинокая. У нее подруги: Мэри Джейн, например, и малютка Роза, и Патриша, и Бетси, все младшие девочки и даже Имоджин, если не слишком ее тормошить. Мэри Джейн сказала: это значит, что у них нет родителей. Это значит – сироты. Но и тут непонятно. Отец Розы приходит каждое воскресенье. Роза сказала, что он скоро заберет ее и старшую сестру домой. А мама Патриши лежит в больнице, у нее туберкулез, но она жива.

      У самой Коры родителей не было – то есть она их не знала. Только обрывок воспоминания, или воспоминание о воспоминании, или просто сон: женщина с темными, как у нее, кудрями, в красной вязаной шали. Кора помнила ее голос – или воображала: женщина произносила непонятные слова на странном языке, и среди этих слов – имя Коры.

      – Я сирота? – спросила Кора.

      – Да, – ответила Мэри Джейн. Старшие девочки называли ее ирландкой, за акцент. – Мы все сироты. Поэтому здесь и живем.

      Монахини перед каждой едой возносили хвалу: «Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного»[11]. Девочкам оставалось лишь перекреститься и сказать: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь». Каждый день на завтрак и на обед они ели овсянку. Монахини тоже. Иногда в овсянке появлялся изюм, и тогда Кора загораживала тарелку локтями – у старших девочек были длинные пальцы. На ужин давали бобовый суп с овощами, и если кто по глупости жаловался, то в ответ получал лекцию о благодарности и о том, как тысячи детей с нью-йоркских улиц отдали бы все, чтоб их кормили трижды в день, не говоря уж о крыше над головой! А если тебе не нравится, заключала монахиня, можешь уйти и освободить место действительно голодному ребенку, который с радостью съест твою еду и ляжет в твою постель. Будь уверена, желающих много.

      Похоже на правду. Новенькие девочки были куда костлявей и грязней, чем Кора и ее подруги. Монахиням приходилось брить их наголо – из-за вшей, ведь многих брали из трущоб, с улицы. Вновь прибывшие мгновенно сметали овсянку, выскребая ложкой дно миски, и монахини давали им добавку, а то и не одну – пока не окрепнут, пока глаза не оживут, а волосы не начнут снова отрастать. Только Патриша поступила в приют пухленькой, и ей не обрили белые локоны; вот она частенько капризничала за едой и строила рожи, когда монахини не смотрели. Патриша жаловалась Коре, что все время мечтает о пирогах, сыре и копченом мясе. Что такое копченое мясо, Кора примерно представляла: иногда дым на крыше так вкусно пах, что хотелось откусить, и другая девочка сказала,

11

Иов, 29:12.