Забытые крылья. Наталья Лирник

бровями, ни тщательно подобранной по шаблонам актуальных стилистов одежды с лейблами. Но высокомерное и замкнутое выражение лица выдавало иностранку, пусть и с чешскими документами.

      Марина прошла в зал ожидания и уселась, рассеянно глядя на летное поле. Комок страха внутри превратился в камень. Она не видела дочь больше двадцати лет. Обида, разделившая их, была такой огромной и одновременно нелепой, что, казалось, просуществует вечно. И вдруг – это приглашение зятя. А вслед за ним – сообщение от Нади: «Мама, я тебя встречу и размещу. Номер рейса знаю, буду в аэропорту. Удачной дороги. Ждем».

      В марте в Москве умерла мать Марины Галина Дмитриевна. Она долго болела, и Марина, гонимая растущим беспокойством, звонила и писала Наде, чтобы узнать, что происходит. Надя долго не откликалась, а потом внезапно позвонила – как оказалось, уже с поминок. Отношения в этом женском треугольнике всегда были сложными, но это все же выходило за все рамки. Марина не смогла ни попрощаться с матерью, ни приехать на похороны. Она впервые за все эти годы по-настоящему обиделась на дочь, хотя раньше в любой ситуации мысленно искала – и неизменно находила – оправдания всем без исключения Надиным поступкам. Дочь как почувствовала, начала сама писать и звонить, но теперь уже Марина не отвечала, чтобы не наговорить лишнего. Потом звонки прекратились. И вдруг ее позвали в Москву.

      Она не могла не приехать. За двадцать с лишним лет разлуки Марина привыкла к болезненной напряженности в том месте сердца, где жила любовь к дочери. Она научилась искренне радоваться чужому семейному счастью, заинтересованно беседовать о детях и внуках своих знакомых и не вздрагивать, если вдруг периферийным зрением замечала в прохожих знакомые черты – Надя?! Леша?! Они, конечно, никогда не приезжали в Прагу, но подсознание, настроенное на поиск любимых лиц, упорно отказывалось в это верить. И еще была вероятность встретить дочку и внука в Вене, Берлине, Амстердаме, Париже, Риме – где угодно, сейчас ведь все так много ездят… Часто думая о том, что где-то там, по нынешним меркам не так далеко, живут ее родные, которым она совсем не нужна, Марина уже даже не плакала. Разве что иногда, после возвращения из Москвы, куда она все-таки периодически летала и где могла на несколько часов увидеться с внуком – всегда под присмотром и только в общественном месте, – она внезапно начинала тихо и отчаянно подвывать и всхлипывать, и тогда муж крепко обнимал ее и молча гладил по голове, пока не наступала безнадежная смиренная тишина.

      – Пани, вы летите этим рейсом? – Марина Юрьевна вздрогнула и, благодарно улыбнувшись юной сотруднице пражского аэропорта, поспешила к стойке и дальше, по рукаву самолета, к своему месту у прохода.

      Обменявшись парой слов со стюардами и соседями по ряду – чешский у нее, разумеется, был вполне приличный, – Марина защелкнула пряжку скользкого самолетного ремня и закрыла глаза. Голова слегка кружилась после бессонной ночи, во рту было сухо, и главное – никак не получалось о чем-то целенаправленно думать. Ей просто было