Дышу тобой. Александра Монро

смотрели с такой уверенностью и злостью, что Блэк просто не узнал ту серую мышку, которую ему нравилось гнобить все эти годы.

      У нее невероятные глаза.

      Что? Что, черт подери? Что за гребанные мысли крутятся в твоей черепной коробке, а, Блэк? Повтори еще раз, а потом сожри свой собственный язык, чтобы подобное дерьмо больше не вылетало. Даже в мыслях. Это отвратительно. Она отвратительна, как и ее гребанные глаза.

      – А тебе доставляет это удовольствие? – перекривлял он, но со свойственной ему издевкой в тоне. – Брать в рот у всех, кто захочет?

      Она упомянула отца, а все воспоминания, все чувства, связанные с ним, были надежно упрятаны Блэком в дальний ящик, но сейчас будто бы проснулись, начиная разрывать плоть изнутри, пытаясь выбраться наружу, ломая замки, надежно запертые Максом.

      Эта сука посмела сделать это. Посмела задеть ту тему, которая больше всего цепляла, пробуждая внутреннего зверя, с которым он не хотел встречаться никогда. Этого зверя воспитывал, растил и кормил отец. Рано или поздно он выберется наружу и тогда все, кто будет рядом, пострадают.

      Что она сейчас сделала? Схерали она лыбится? Губы Ковалевой просто-напросто растянулись в довольной улыбке, которую мгновенно захотелось стереть с ее чертового лица. Нездоровая, больная улыбка на бледном лица словно издевалась над ним, специально выводя его на эмоции. Если в этом заключался ее план, то у нее, черт подери, прекрасно получалось.

      – Ты жалок, Блэк, – протянула она. – Ты только можешь вечно плеваться ядом и угрожать, на большее ты не способен. Ты создал иллюзию своей опасности и грозности, за которой скрывается просто-напросто слабый, сломанный ты. А иллюзии имеют свойство рассеиваться. Я уже увидела правду.

      Клэри уверенно глядела в его глаза. Страх отпал, ей было все равно, что сейчас с ней будет. Здоровое равнодушие заполнило все сознание. Он ничего не может ей сделать. Его рука на шее даже не сжимается. Она сказала все, все, что ей хотелось сказать. Все, что так сильно рвалось из груди, что так просилось наружу. Она чувствовала, как от напряжения капля пота покатилась по спине.

      – Ты ни черта обо мне не знаешь, Ковалева, – рыкнул он. – И, клянусь, если еще хоть слово вылетит из твоего грязного рта, то…

      – Что? Что ты сделаешь, Блэк? – произнесла она, сверкая своими глазищами.

      Заткнуть. Ее. Чертов. Рот.

      Хоть чем-нибудь. Сейчас же, пока она не ляпнула своим языком что-то, что потом будет последним ее словом. Остановить ее, пока ее голова не отлетит в сторону от сильного удара. А он ударит. Не побрезгует.

      Не побоится замарать руки. Он, черт возьми, – Блэк. Он унижает, оскорбляет, не проявляет милосердия к ничтожеству, не достойному вытирать даже пыль на его ботинках. Недостойному даже дышать с ним одним чёртовым воздухом. Необходимо было предпринять что-то прямо сейчас, иначе случится непоправимое. Мысли лихорадочно роились в голове, пока он держал руку на тонкой шее Клариссы Ковалевой, понимая, что если она произнесет еще хоть одно мерзкое слово, он просто