Спасение Европы. Николай Николаевич Максимов

Мстислав Удатный. – Иначе монголы могут погнаться за нами и по воде.

      Уже отплыв на версту, галичане увидели, как к берегу подбегало еще несколько сот русских ратников. Еще издали заметив, во что превращены оставшиеся ладьи, они заорали благим матом вперемешку с проклятиями вслед удиравшим без них сотоварищам, от отчаяния безысходно грозя им кулаками. Но вот сзади них показались монгольские всадники. Началась очередная рубка. А быстрое течение Славутича относило Мстислава и остатки его дружины все дальше…

      …Черниговцы отступали на север под непрерывными атаками противника, потеряв при этом своего князя и его сына. За их отступлением наблюдал из своего лагеря великий князь Киевский Мстислав Романович. Но выступить на помощь собратьям он не решился. А как им помочь? Дружины действовали разрозненно, никто из князей друг друга не слушал и не подчинялся даже Удатному. Если бы они дрались сообща, разве могло такое происходить? Даже на глаз было видно, насколько больше на поле боя руссов по сравнению с монголами. Только ведь у страха глаза велики… Единственное, что смогли сделать киевляне, это зазывать пробегающих поблизости ратников в свой лагерь. Многие воспользовались этой возможностью. А нукеры Джэбэ продолжали гнаться за руссами по степи вплоть до Славутича. Это уже было похоже на игру в кошки-мышки.

      Оказавшиеся в лагере дружинники и ополченцы, попав под единое начало великого князя Мстислава Киевского, несколько пришли в себя и стали дружно защищаться. Как ни наскакивали монголы, преодолеть даже легкие укрепления руссов с ходу у них не получилось. Тогда Субэдэй приказал двум ханам – нойонам Тсугиру и Теши организовать приступ на лагерь по всем правилам. Однако воины Мстислава дрались так самоотверженно и отчаянно, что нукерам никак не удавалось проникнуть в него. Так в боях прошел день, другой. Только лагерь не крепость. Тут нет ни запасов еды, ни источников воды. И на третий день начались переговоры. Субэдэй прислал к Мстиславу Романовичу лидера бродников*, некоего Плоскыню, который хорошо владел русским языком.

      Уже второй день, как нагрянувшие откуда-то плотные облака ушли. Все небо, насколько хватало глаз, сверкало удивительной голубизной. Получившее волю солнце не жалело себя и жарило по-южному крепко. Хотя в шатре было еще душнее, чем на улице, Мстислав пригласил переговорщика туда – подальше от сторонних глаз и ушей.

      После положенных в таких случаях приветствий Плоскыня не сразу перешел к делу.

      – О, великий князь! Вы тут за простым частоколом и обыкновенными повозками держитесь уже третий день. Почему же ваши сотоварищи не стали воевать так же яростно? – вопросил он, и тут же извинился: – Прости, ежели вопрос мой оказался неуместным. Но у меня душа болит за вас.

      Мстислав ничего не ответил, лишь нахмурил густые седые брови и, чуть наклонив голову, посмотрел на переговорщика исподлобья долгим изучающим взглядом. Плоскыня не выдержал, отвел глаза, хмыкнул неопределенно:

      – М-да, конечно…