Пятый сон Веры Павловны. Геннадий Прашкевич

Потом выпестыш! А теперь еще и руки!

      Казалось, инвалида хватит удар.

      Плечистые качки со все возрастающим интересом смотрели на происходящее.

      Они прекрасно знали, что появившийся в кафе длинноволосый лох в солнцезащитных очках, так неостроумно поступающий с Венькой-Бушлатом, это не свой человек. Это чужой человек. Это человек со стороны, это человек другой культуры. Он перешел всякую меру. Он собственные зубы не ценит. Они смотрели на поэта-скандалиста даже с некоторым уважением, как на безумца.

      – Ты что? Ты не человек, что ли? – ужаснулся Венька. – Ты что, правда, не человек?

      – Агнус Деи, старый дрозофил, какой я тебе человек? – не оборачиваясь, добродушно объяснил Мориц. – Я в армии даже до ефрейтора не дослужился. А ты, видно, сержант, не меньше.

      – Я Венька-Бушлат, меня все знают! Я сильно больной, ты что, не видишь, что я больной? – злобно заныл, забормотал несовершеннолетний инвалид, пытаясь войти в давно разученную роль. – Пей портвешок, гнида! У меня, может, палочки Коха. Я, может, с психи сбежал. – Чем больше заводился инвалид, тем злобней звучал его голос: – А ну, закажи мороженое! Мне закажи. Давай большое мороженое. Я люблю большое. Вот ты ему портвешка большой фужер заказал, – злобно ткнул кривым пальчиком инвалид уже в Сергея. – А мне закажи мороженое. – Этой просьбой инвалид сразу включил Сергея в сферу своих прямых интересов: – И денежек дай. Я люблю денежки. Это хорошо – дать мне денежек.

      Инвалид подъехал так близко, что Сергей явственно почувствовал его нечистое дыхание. И явственно увидел неровные зубы в полуоткрытом провальном рту – мелкие и кривые.

      Но Морицу слова инвалида понравились.

      – Если тупой, выбирай подруг не тупее, – с прежним добродушием кивнул он. – Тебе точно сладкое надо есть, выпестыш, а то ты похож на червя.

      И предложил:

      – Может, трахнешь портвешку? Как цикутой, слюной разбавлен.

      Венька вновь растерялся. А качки за соседним столиком непонимающе переглянулись.

      – Всему дивишься, пока не побываешь за границей, – Мориц смотрел теперь только на инвалида. – Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница… Помнишь?… Мы с тобою вместе мечтали… Пошляться по Таврии, а шляемся по заграницам… Сколько Зин пронеслось, сколько Лен… Мы рухнули с тобой, как русский рубль…

      – Я ранее не судимый, – Венька со страхом посмотрел на фужер с красным портвешком, полностью растворившим его слюну.

      – Химия на суахили, – добродушно продолжил Мориц. – Боты Батыя… Ставь боты в угол…

      Несовершеннолетний инвалид не выдержал. Какая-то пробка перегорела в его голове. Он заорал:

      – Ты чё, оглох? Чьи в лесу шишки? Сейчас татар позову!

      Странным движением Мориц приподнял солнцезащитные очки.

      Он приподнял их на какую-то секунду, но Сергей успел понять, что поэт-скандалист не видит инвалида. Скорее всего, он разговаривает с неким непонятно откуда доносящимся до него голосом, понял Сергей. И на шишки Морицу было круто накласть.