Днем с огнем. Карина Вран

не переходить. Блеф с зажигалкой – чистой воды шарлатанство (или правильнее в моем случае сказать: чистого огня?) – а я пустые угрозы терпеть ненавижу. Повторись кулачонку высунуться снова, мне бы страсть как хотелось ответ давать не выдуманный.

      – Контроль и наука – дельно, важно, – согласился Кошар. – Слушай тогда…

      Ясность ли мысли, от живого огня оставшаяся, то ли, что не впервые обратился к «встроенной паранормальщине» (мне это определение больше по нраву, чем пресловутая «сила»), но огонек на ладони нужного вида и размера зажегся скоренько. Я тренировался, доводя до автоматизма вызов язычка пламени, покуда не зажегся в небе закат.

      – В дом пора, – высказал Кошар нашу общую мысль.

      – Согласен. И в магазин бы забежать, есть охота. И твоих овсяных печенек прикупить, я видел, что закончились.

      Он степенно кивнул, обойдясь без нравоучений об опасностях хождения после захода солнца. Либо рассудил, что я успею сбегать и вернуться до того, как солнышко окончательно за кромку закатится, либо пристрастие к овсяному печенью перевесило вероятные неприятности.

      Сначала я завел в дом Кошара и взял денежку. Без бумажника, сунул в карман джинсов одну пятисотрублевую купюру. Без изысков и лишнего шика я в эту сумму из расчета на пару дней обычно укладывался, а считать ценники, чтобы не выйти за предел, дело несложное.

      Задержался, очередь была на всех кассах. Тетушка на той кассе, что я наугад выбрал, и вовсе работала со скоростью мороженой камбалы. Ей бы точно не повредил заряд бодрости.

      Бравурно насвистывая, с раздутым пакетом в руке, я подошел к парадной. Улыбнулся: для парадника сладенького я тоже прикупил, чтобы не серчал за сегодняшнее хождение овинника по лестничной клетке.

      Перед дверью мялась девочка, какая-то потерянная на вид. Две русые косички, голубенькие бантики у основания косичек, пронзительно-голубые глазки. Открытое, милое личико.

      – Заходишь? – придержал дверь я.

      Девочка кивнула, зашла в парадную следом за мной. Дверь лифта для нее тоже пришлось придержать.

      – Какой этаж? – спросил я участливо: дети не должны грустить и походить на брошенных котят.

      Малышка захлопала ресницами. Я нажал на свой – седьмой. Спросил:

      – Тебе выше?

      Она отрицательно покачала головой. Лифт со скрежетом пополз вверх. Я закатил глаза: что мог, я сделал, вести эту потеряшку к себе или в милицию – нет, спасибо, хватит с меня добрых дел. Особенно непрошенных.

      И тут малышка резко мотнула головой, по моей руке скользнул кончик косички. Сверкнула голубыми глазами, запела. Звук из ее рта шел такой странный, будто не живая дошкольница поет, а старая патефонная пластинка, с шумами, щелчками, поскрипыванием и царапающим слух выделением буквы «ц».

      – Плацет облаце,

      Льеца водица.

      Льеца водица,

      Неугодица.

      И снова, тот же набор слов, как на повторе.

      Банты расплелись, полились водными струями по беленькой блузке девочки,