Замок одиночества. Игорь Саврасов

была. В этом сне. Оля летала летним утром под ней. И не одна. Её держал за руку молодой человек. Лица она не помнила. Помнила лишь светлые волосы, развевающиеся по ветру, крепкую руку и янтарные, властные глаза.

      «Я ведь сегодня улетаю в Париж, встречать Новый год! И вечером перед сном думала об этом. А приснился… да, Санкт-Петербург… мы летаем над Петропавловкой, потом пересекли Неву… потом над каким-то замком… потом внутри этого замка… почему-то внутри замка храм, и я под куполом…. А парень – тот, мой, что держал за руку, – стоит на полу храма и зовёт. Я камнем падаю… Нет, не к нему… Он приказывает падать дальше… Куда? Да под землю! Зачем? А вот и он там. Улыбается и держит в руках ларец. Клад, что ли, нашёл? Ах, как я хочу приключение! Большое! Настоящее!»

      Дрёма ещё немножко подрейфовала, и заботы предвояжного дня забрали девушку себе.

      – Что читаешь, дед? Как обычно, что-нибудь «заумное»? – спросила Ольга.

      Матвей Корнеевич оторвал взгляд от книги, чуть распрямил свою сутулую спину и рассеянно посмотрел в сторону внучки. Он не любил, когда его отрывали от чтения, но Оленьке это сходило с рук. Дедушка встал с чемодана, чуть повёл затёкшими плечами и выпрямился во весь свой великолепный рост.

      – «Французские королевские династии». Том «Бурбоны».

      – А-а-а, ясненько, – заскучавшей двадцатитрёхлетней девушке захотелось поболтать. Делать это с дедом она любила. Правда, иногда и только когда инициатива просветительской беседы исходила от неё.

      Сейчас, в Шереметьево, когда ожидание рейса на Париж затянулось, видимо, надолго, живой интеллект и энциклопедические знания деда очень пригодятся. Те две брошюры, что она читала уже полтора часа (русско-французский разговорник и путеводитель по Парижу), её утомили. Молодёжь любит устремляться к новому, но и шаг к мудрому «старому» дедуле – это замечательный шаг!

      – На французском, естественно? – Оля тоже встала с другого чемодана, который «делила» с отцом, Евгением Матвеевичем, и подошла взглянуть на книжку. Её лисьи глаза необычайно красивого серо-зелёного цвета стали серьёзными. Французский она знала, к сожалению, слабовато.

      – Да, внучка, на нашем! – гордо ответил Матвей Корнеевич.

      Эта нотка «многозначительности» и горделивости иногда звучала в потомке мальтийского рыцаря французского аристократического рода, приехавшего в одна тысяча семьсот девяносто восьмом году в Россию. Он, наряду со многими другими рыцарями, бежал от Наполеона и искал поддержки и спасения своего и Ордена у Павла Первого, ставшего великим магистром. Фамилия рыцаря Сови. Жестокие и своенравные ветра истории развеяли семя храброго и любвеобильного рыцаря так, что уже более ста лет его потомки носят фамилию Софьины.

      Дед опять присел на чемодан рядом с женой, а Оленька, порхнув, оказалась у него за спиной и, обнимая его за шею, приблизила свою головку к страницам книги. Каштановые, чуть вьющиеся волосы, как у Афродиты, рождённой из морской пены, и правда пахли морской свежестью.

      – Дай позырить! – попросила «Афродита».

      – Ну что за сленг? Сколько раз тебе говорить! – проворчала бабушка Наталья Кирилловна. Она очень устала сидеть на краешке чемодана и была раздражена.

      Внучка быстренько чмокнула бабулю в щёку и прочла с выражением и знаменитым французским прононсом:

      – Paris vaut bien une messe^[1]. Ничего, так сойдёт? Как ты, папа, считаешь: «прокатит» в Париже? – «прокатит» она, шалунья, тоже сказала, намеренно манерно картавя. – Бабуля, тебе так приятней для уха?

      Наталья Кирилловна, в отличие от мужа и сына, знавших французский в совершенстве, почти совершенно «но парле ву франсэ». Муж, Матвей Корнеевич, научил её двум десяткам слов и фраз для общения в магазине, ресторане, в гостинице и на улице. А прононс он, ехидна, посоветовал отрабатывать на русском, душевном для дамского сердца слове «тр-р-япьё».

      – Нет, нужно произносить более естественно, с «заложенным носом»! – буркнул Евгений Матвеевич.

      Он тоже не испытывал подъёма душевных сил от утомительного сидения в аэропорту, от той непогоды, что накрыла в эти предновогодние дни Москву и пол-Европы. В Европе Рождество! На улицах Москвы ночью снежно, затем подтаявшая кашица, вечером – гололёд. И ветер, ветер… В Париже примерно то же. Обещают, правда, потепление. В Париже.

      – Ничего, сынок, к концу поездки заложенность синоптики пообещали. Ерыкать будут и в Москве.

      – Да уж! Только правильно «ерыкать», т.е. картавить, – неуверенно возразил отцу сын-лингвист.

      – Да нет, господин филолог: по Далю наши люди ерыкают! – Отец рассмеялся. Славяноведение было одним из многих увлечений этого человека, члена-корреспондента Академии наук по естественнонаучному направлению.

      Сына нелегко было чем-либо смутить: замечанием, непогодой. Но этот сорокадевятилетний успешный москвич с лицом «истинного арийца» на сей раз придумал для своих родных в Париже несколько новогодних сюрпризов, и начинать завоевание великого города так прозаично не хотелось. «Эх, да уж… Опять несоединимое!

1

Париж стоит мессы (фр.).