Я приду. Мария Сорокина

же оказался там проездом. В её идеальной, белоснежной квартире, в престижном доме, со шторами на окнах, которые он не мог терпеть. И с лепниной на потолке.

      – Как архитектор я бы выломал здесь всё сию минуту к чертям собачьим. Элина, лепнина, правда? Почему у тебя так бело? Ты у меня ассоциируешься с богемной уютной квартиркой, наполненной всякой всячиной, нужной, естественно, с цветами по всему дому, вазы, вазы, пионы, причём в маленьких флакончиках из-под разных духов, косметики. Ты бы спасала цветки и делала композиции. У тебя был бы обязательно бархатный зелёный такой диван, пианино. И чёрный кот.

      – Ты выдумщик. Я люблю когда порядок.

      – Знаешь, я бы познакомился с твоими родителями. Моих ты уже знаешь. Что-то мне подсказывает, что на твою подкорку записали неверный шифр в детстве.

      – Знакомство ни к чему. Для чего это?

      – Действительно, ни к чему. Мы ведь только спим вместе и проводим самые лучшие дни в нашей жизни вместе. Я прямой человек, ты знаешь, мне нечего скрывать и юлить я не умею. Как ты думаешь, что дальше? У нас есть будущее?

      – Не знаю. Я не думала об этом. Как мы можем совместить наши жизни на полную ставку?

      – Видимо, нужно подумать, потому как мне тебя мало.

      – Как и мне тебя.

* * *

      Прошла ещё неделя и ещё, прошёл месяц.

      Она летала в Москву на работу, прилетая в Петербург даже посреди недели.

      Мама сразу заметила: что-то дочь зачастила в Питер и вообще стала другой. В чём причина она поняла-мужчина. Но впервые в дочке стал проскакивать голос. И он резонировал с её мыслями.

      В один из вечеров, когда Элина сидела, работала дома, она позвонила.

      – Привет, как дела?

      – Нормально всё, привет.

      – Дочка, что случилось?

      – В смысле?

      – С тобой, что происходит?

      – Ничего, всё хорошо. А что не так?

      – Ты не звонишь, не приезжаешь, не поздравила с днём рождения двоюродную сестру, постоянно ездишь в Петербург.

      – Вроде бы всё, как надо.

      – Вот, видишь, ты мне дерзишь ещё.

      – Мам, не надо разговаривать со мной как с маленькой, ладно?

      – Ну вот опять. Успокойся, Элина.

      – Да спокойна я, это ты мне позвонила, сейчас вечер, я работаю, а ты устраиваешь допрос.

      – Ах, вот как, это допрос? Это волнение.

      – Мам, слушай, ты кому угодно можешь доказывать, что это волнение, но я тебя прекрасно знаю, – тут Элина осеклась, и сгоряча продолжила, – ты всегда всё хочешь контролировать, кто, где, сколько и когда, да не дай бог тебе не скажут, не сообщат, или ещё чего не послушаются, всё – пиши пропало, все сразу плохие, неблагодарные и бессовестные. Я устала мам. Я взрослая. И если я не хочу звонить и говорить о событиях своей жизни, значит я точно уверена, что кроме осуждения ничего не дождусь.

      Элина выдохнула, как будто из её груди наконец выпал огромный булыжник, мешающий ей дышать всю жизнь.

      – Я поняла, спасибо тебе доченька, до свидания.

      «Ну, конечно, конечно, обиделась теперь. И мне замаливать