Подобна свету. Галина Аляева

не буду? Погляжу.

      Он взял дитё, внимательно посмотрел на сморщенное синюшное личико дочери.

      – Ясная что говорит?

      – Ничего. Тебе решать. Давно таких родов не принимала, – добавила она неведомо для чего. Не принято говорить о таком с северянином.

      – Сказываешь, тяжело? – призадумался Бояр. В семье девять детей. Пятеро не доживут и до десяти лет. Останется четверо. Молодая жена, как в дом взойдет, пустой вряд ли ходить будет. Но то другие дети, не Ясной.

      – Как она?

      – Прошлый раз плоха была, а сейчас… – знахарка протяжно вздохнула и отвернулась.

      – Бабка, а ты с ними что делаешь? Куда деваешь? – младенец перестал плакать и, уткнувшись носиком в руку Бояра, еле слышно засопел. – Поговаривают, из них ты зелье варишь.

      – Давай, что ли?! – знахарка, злобно дыша, протянула к новорожденной сухие руки.

      – Погодь. Не решил я.

      – Что решать? Никто в эту весну девок не оставляет.

      – Не жалко тебе их?

      – Заладил: жалко, не жалко, – знахарка мягко дернула холст с младенцем к себе. Девочка пискляво заплакала.

      – Почему не нужно? Чадо всегда нужно. – Бояр прижал дочь к груди. – Для этого мы и живем. Ты вот рассуди: она вырастет, сколько мальцов и девок нарожает? На сколько наш род умножит?

      – На сколько твоя Ясная умножила? На столько и она умножит, ежели повезет, то и на больше.

      – Вот то-то. На больше. Как думаешь, бабка, что родичи скажут, если я нарушу обычай предков?

      – Что скажут? Что скажут? То и скажут. Сам голова. Ты столько раз его нарушал, что пальцев не хватит. Ну, решил, что ли? Мне к Глуну идти надо. У него жена тоже рожать собралась. Прибегали уже, звали.

      – Раз звали – иди. А с дитём? – Бояр ласково взглянул на дочь. – Пора, бабка, с этим покончить. Нечего род уменьшать.

      – Как так?

      – Иди. Теперь не будут в нашем роду чадо малое жизни лишать. Нечего чудить. Всем скажи. Поняла? Иди.

      Глаза знахарки потеплели, старческое сморщенное, как у младенца, лицо словно разгладилось. Она понятливо кивнула, низко поклонилась и так стояла некоторое время. Когда же грузно разогнулась, Бояр на серых щеках женщины увидел слезинку.

      – Спасибо тебе, Бояр, – она вновь до земли поклонилась. – За слова твои, пуще – за дело. Знал бы ты, как это тяжело, – она развернулась и быстро засеменила прочь.

      – Стой, – приказал Бояр.

      Она, вздрогнув, остановилась: неужели передумал?

      – Если у Глуна девчонка родится, дай знать. Поняла?

      – Поняла, поняла.

      Бояр вошел в женскую половину дома, в полумрак и смрад. Запах проникал в ноздри, вызывая недобрые воспоминания. Кровь и пот, – так пахнет после кровопролитной схватки. Правда, этот запах витает в воздухе недолго, до первого глубокого, во всю грудь вздоха, здесь же он завис над распростертой в углу на широкой лавке Ясной, впитываясь в стены, утварь, одежду.

      – Бояр, – еле слышно позвала Ясная, – открой дверь, пусти