Басурман. Иван Иванович Лажечников

года три с небольшим.

      Венчанного узника не стало в тюрьме, и Афанасия Никитина не видать уже было в ней. Знать, Дмитрия Иоанновича выпустили на свободу?.. Да, Господь освободил его от всех земных уз. Вот что пишет летописец: «1509 года, 14 февраля, преставился великий князь Дмитрий Иоаннович в нуже, в тюрьме»{6}. Герберштейн прибавляет{7}: «Думают, что он умер от холода или от голода или задохнулся от дыма».

      Этот пролог требует объяснения. Вот оно.

      В 1834 году в С…м уезде продано было поместье одного из вельмож екатерининских. Богатая старинная библиотека, в которой (так сказали мне люди, достойные веры) находились исторические сокровища, распродана была кому попало. Приехав на место, бросаюсь к добычникам, чтобы силою золота исхитить у них какую-нибудь непонятную редкость. Надежда тщетная! Я опоздал. Большая часть библиотеки – говорят мне в утешение – досталась ст…скому мяснику, который допродает книги кипами, на вес[4]. Спешу к нему и получаю ответ, что все уже разобрано.

      – Вот остатки, – примолвил он, указывая на книжную рухлядь и полуистлевшие столбцы, – посмотрите, не выберете ли себе чего?

      С жадностью и трепетом принимаюсь за работу; погружаюсь в пыль и ветошь бумажную… Тут ничего, там столько же, далее вздор! Опять за розыски… опять утопаю в них… Время летит. Мясник поглядывает на меня, как на сумасшедшего… Наконец (о, буди благословенно жилище его!) развертываю один полуистлевший столбец, пригнетенный сильными из книжного царства в самый угол кладовой. Заглавие очень заманчиво: Сказание о некоем немчине, иже прозван бе бесерменом. Читаю текст – сокровище! Перебираю больные листы с осторожностью врача – в сердце столбца итальянская рукопись… В ней все те же имена, как и в русской, с прибавкою нескольких новых, большею частию иностранных; герой повести один и тот же. Видно, писано человеком близким к нему: рассказ дышит особенною к нему любовью и возвышенными чувствами. На заглавном листе стоит только: Памяти моего друга, Антонио. Это успел я наскоро рассмотреть в чудном архиве мясника. Не могу скрыть восторга и в жару предлагаю бородатому Лавока{8} самую пригожую, любую Ио из своего стада. Торг разом слажен; привожу столбец домой, дрожа за хилую жизнь его. Разбираю листы русской хартии, как лепестки дорогого цветка, готового облететь. Едва-едва успеваю спасти от разрушения половину ее. Итальянская рукопись более уцелела. Из них-то составил я «Повесть о басурмане», пополнив из истории промежутки, сделанные разрушительным временем.

      – Уловки романиста! – скажут, может быть, некоторые из моих читателей и читательниц. – Уловки, чтобы заинтересовать нас к своему произведению!

      Верьте или нет, мой почтеннейший, и вы, любезнейшая из любезнейших, а может статься, и прекраснейшая; говорите, если вам угодно, что я написал это предисловие именно с целью представить картину Москвы, обновленной и украшенной великим Иоанном, – картину, которая не могла попасть в мой роман: возражать не буду.

6

…«1509 года, 14 февраля, преставился великий князь Дмитрий Иоаннович в нуже, в тюрьме» — неточная цитата из Воскресенской летописи.

7

Герберштейн прибавляет… – Герберштейн Сигизмунд (Зигмунт) (1486–1566) – немецкий дипломат и путешественник, дважды побывавший в Москве в качестве посла от германских императоров (в 1517 и в 1526 гг.). Ему принадлежит одна из первых книг по истории и географии Руси, которую цитирует Лажечников (Записки о московитских делах. СПб., 1908. С. 13).

4

Совершенная правда! Даже в Москве об этом знали библиоманы и просили меня разведать, не сыщется ли какая историческая редкость у мясника. (Здесь и далее примеч. И.И. Лажечникова.)

8

…бородатому Лавока… – Лажечников иронически называет мясника, торговавшего книгами на вес, именем известного французского книгоиздателя и книгопродавца Шарля Лавока.

Моравское братство — чешская религиозная секта, проповедовавшая бедность, отказ от мирской деятельности, непротивление злу (середина XV в.).