Музыка на Титанике (сборник). Евгений Клюев

устрашась обид, не сможет объяснить —

      и мелет чепуху, что организм простужен,

      что не идёт строка, что оборвблась нить,

      и, верная своей привычке многолетней,

      пойдёт пройтись под дождь, в истрёпанном плаще,

      и на прямой вопрос «нельзя ли поконкретней?»

      не скажет ничего, а только вообще —

      на всё – махнёт рукой, и поминай как звали:

      ей это ни к чему – перечислять детали,

      тем более – считать по осени цыплят.

      И Бог далёкий наш, над облаками рея,

      возьмёт и распахнёт пред нею эмпиреи —

      конкретные весьма… на непредвзятый взгляд.

      «Вы читали?..»

      Вы читали?

      Нет… не читали,

      мы тогда высоко летали —

      в тот момент, когда все читали:

      мы тогда небеса латали

      в соседнем квартале

      листами стали,

      по горизонтали,

      и поэтому не читали,

      но это, понятно, детали —

      извините, что не читали…

      да и сами давно не писали —

      занимались одними небесами,

      написать ничего не успели:

      летали и пели,

      а очнулись не то в капелле,

      не то в купели

      под стук капели —

      и вообще ничего не успели,

      поскольку – пали

      в чистом поле,

      от шальной пули.

      «Отпустить летать по небу мысли…»

      Отпустить летать по небу мысли,

      провести сентябрь в пустынном кресле

      и смотреть себе в окно перед собой —

      где поют и шествуют гурьбой

      слон малиновый и буйвол голубой,

      медный лев и серебристый гризли,

      пёс оранжевый и конь рябой…

      Нету слов у Иоанна Богослова,

      чтоб закончить этот ряд, идущий слева

      и направо, – буйствует набат,

      все куранты бьют, все всадники трубят,

      время в страхе выгнуло хребет…

      Жизнь сложилась, в общем-то, счастливо —

      непонятно, отчего знобит:

      словно не на всех тут наберётся

      счастья, и пустыни, и багрянца,

      словно тут не каждому дано

      ткать и ткать своё сердечное панно,

      на котором кротко запечатлено

      праздничное шествие зверинца.

      «Это я не к тому, что, мол, если не я – тогда кто же…»

      Это я не к тому, что, мол, если не я – тогда кто же:

      кто-нибудь да найдётся всегда – дописать за меня,

      за него, за неё и – за всех, ибо все мы похожи,

      ибо все мы родня.

      И не то чтобы мы из какого-то общего теста —

      мы из общего текста на медленном том языке,

      от которого не уклониться и не отвертеться

      со свистулькой в руке.

      Все мы родом из текста: семейство сплочённое злаков,

      признающих один только температурный режим,

      мы семейство сплочённое знаков, чей смысл одинаков

      и умопостижим.

      Но характер пера – это дело уже наживное,

      это дело уже кружевное, характер пера…

      тут