Сфера-17. Ольга Онойко

батальон, конечно, но тоже неплохо.

      «Пять лет прошло, – подумал Николас. – Солдаты, настоящие солдаты, а пять лет назад были работяги и фермеры, безумная отчаявшаяся толпа, орда орущих, пьяных от агрессии, потерявших человеческий облик…» В древности, на Земле, бунтовали из-за голода. Это давно забыто. Те, кто пять лет назад вышел на улицы Плутоний-Сити, знали, что на их век хватит и хлеба, и электричества. Хватит ровно настолько, чтобы весь век проработать, не поднимая глаз, выплачивать и выплачивать неподъёмный долг, а ложась в могилу, передать его по наследству детям и внукам. Морелли сказал:

      «Ни у одного мира, угодившего к Неккену в долговую кабалу, нет ни малейшей надежды расплатиться. Приходят улыбчивые, ласковые люди в дорогих костюмах, манят хорошей жизнью и аккуратно, в полном соответствии с законом превращают свободных в рабов».

      Но те, кто был по-настоящему свободен, не стерпели.

      Николас прикрыл глаза. Под веками, во тьме, мелькнуло: высокое крыльцо заводоуправления, толпа на площади перед ним – дикие, выкаченные глаза людей, – и директор завода, Эшли Кейнс, говорит негромко и внятно, так, что его слышат даже дальние ряды: товарищи, нас продали. Товарищи, отстоим свободу.

      И ещё голоконференция в Доме Правительства: зал совещаний становится вдесятеро больше, чем есть, и в окно отбойным молотком лупит чужой свет, и само это окно – не привычное в пластиковой раме с зелёными шторами окно на площадь, а сплошное броневое стекло. А за стеклом – непомерно яркая звезда Сердца Тысяч. А перед стеклом – три человека, три директора Трансгалактической Корпорации «Неккен» («Неккен: космос доступен!»), и на товарища Кейнса в упор смотрит Акена Тикуан, гендиректор, самый могущественный человек в Сверхскоплении.

      «У Неккена – директора, – подумал Николас, – у Ман-ты – председатели, а у нас, стало быть – начальники управлений… Неккен воюет с Мантой, много десятилетий воюет, это Великая Холодная война. Мы как мыши-полёвки, попавшие под орбитальный обстрел. Куда ж нам податься между молотом и наковальней…» Нельзя было так думать, тем более ему, революционному начупру; это были вредные мысли, пораженческие мысли, вызванные застарелой усталостью, и Николас их прогнал.

      Но теперь Циалеш в изоляции. Импортная техника изнашивается, импортные лекарства заканчиваются, и, хотя всем хватит хлеба и электричества, хорошей жизни не хватит никому.

      – Товарищ Реннард, – сказал Фрайманн.

      – Слушаю.

      – Значит, отрабатываем вариант инсценировки?

      – Да. Я прошу Стерлядь расследовать покушение и найти заговорщиков. Вы в обстановке большой секретности докладываете ему, что подозреваете инсценировку покушения с моей стороны. Все подозревают всех, революционные силы раздроблены, Стерлядь отчитывается об успехах.

      Взгляд Фрайманна то и дело устремлялся на стол Николаса; проследив за ним, тот определил, что смотрит Чёрный Кулак на пустую пепельницу, и сказал:

      – Можете закурить.

      На лице Фрайманна выразилось облегчение, он полез за сигаретами.

      – Разрешите