Последнее действие спектакля. Ирэн Адлер

потому что на меня посмотрели.

      – Ирэн тоже её обожает, – тут же произнёс отец, ловя мяч на лету. – Не так ли, детка?

      Я подтвердила. И мне не пришлось притворяться. Офелия Меридью была точкой отсчёта, неким миражом, на который ссылались мои преподаватели пения.

      – Мадмуазель Гамбетта тоже говорит, что такого голоса, как у Офелии, нет больше ни у кого и что слушать её – особая привилегия.

      – Слышала, моя дорогая? – обрадовался папа. – Особая привилегия. И ты хотела бы отказать в особой привилегии в такое время, как наше?

      – Леопольд, – вздохнула мама. – Мы с Ирэн только что вернулись после отдыха у моря. Я ужасно устала… Одна только мысль сразу же оправиться… в Лондон… пугает меня. Да и как ехать? Разве работает транспорт? Я слышала, что город заблокирован, что масса людей из провинции наводняет Париж…

      – Глупости! – сказал папа. – Я уже всё устроил.

      – Уже устроил… Даже не спросив меня?

      – Да ладно, дорогая!

      – Не повышай голоса, Леопольд!

      – Я не повышаю.

      – Нет повышаешь!

      И они продолжали свою добродушную перепалку, походившую на состязание двух рыцарей: один в стальных доспехах и с копьём, другой в резиновой арматуре, от которой копьё отскакивало.

      И хотя я не имела ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит в городе, всё же понимала истинное намерение папы – увезти нас как можно дальше от войны, и поэтому меня удивляло мамино упрямство.

      Улучив момент, я вмешалась:

      – Мадмуазель Гамбетта сказала, что, если бы Офелия приехала в Париж, она сделала бы всё, что угодно, лишь бы повести своих учениц послушать её. Потому что невозможно понять суть вокала, не услышав Меридью.

      Родители в растерянности замолчали. Учиться пению меня заставляла мама, которая считала, что это необходимо для вхождения в общество.

      – В самом деле, так и сказала? – спросил папа, довольный моей поддержкой.

      По правде говоря, мадмуазель Гамбетта была убеждена, что намного превосходит самую великую на данный момент оперную певицу. Превосходит, но, к сожалению, из-за невезения или каких-то интриг её недооценивают.

      – Да, – подтвердила я на всякий случай. – Так именно и сказала.

      И постаралась избежать маминого взгляда, но кожей почувствовала, какой он холодный.

      – И когда же, скажи на милость, – съязвила мама под звяканье серебряных приборов, – мадмуазель Гамбетта слушала Офелию Меридью?

      – Ох, – вздохнула я, – это надо спросить у неё.

      – Ну, если так сказала Гамбетта, то… – проговорил папа и позволил себе хороший глоток вина.

      Потерпев поражение, мама не стала возражать, а мне пришлось удержаться, чтобы не подмигнуть папе.

      – Так значит, едем? – спросила я, пока мистер Нельсон убирал со стола.

      – Ну! – широко улыбаясь, произнёс папа. Он всегда обозначал таким восклицанием свою победу.

      На том вечер и завершился.

      Я ушла в свою