Пьесы. Антон Чехов

матушка, обращаться с молодым самолюбием.

      Аркадина. Что же я ему сказала?

      Сорин. Ты его обидела.

      Аркадина. Он сам предупреждал, что это шутка, и я относилась к его пьесе как к шутке.

      Сорин. Все-таки…

      Аркадина. Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите пожалуйста! Стало быть, устроил он этот спектакль и надушил серой не для шутки, а для демонстрации… Ему хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть. Наконец, это становится скучно. Эти постоянные вылазки против меня и шпильки, воля ваша, надоедят хоть кому! Капризный, самолюбивый мальчик.

      Сорин. Он хотел доставить тебе удовольствие.

      Аркадина. Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред. Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве. А по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер.

      Тригорин. Каждый пишет так, как хочет и как может.

      Аркадина. Пусть он пишет как хочет и как может, только пусть оставит меня в покое.

      Дорн. Юпитер, ты сердишься…

      Аркадина. Я не Юпитер, а женщина. (Закуривает.) Я не сержусь, мне только досадно, что молодой человек так скучно проводит время. Я не хотела его обидеть.

      Медведенко. Никто не имеет основания отделять дух от материи, так как, быть может, самый дух есть совокупность материальных атомов. (Живо, Тригорину.) А вот, знаете ли, описать бы в пьесе и потом сыграть на сцене, как живет наш брат – учитель. Трудно, трудно живется!

      Аркадина. Это справедливо, но не будем говорить ни о пьесах, ни об атомах. Вечер такой славный! Слышите, господа, поют? (Прислушивается.) Как хорошо!

      Полина Андреевна. Это на том берегу.

      Пауза.

      Аркадина (Тригорину). Сядьте возле меня. Лет 10–15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба, и всё романы, романы… Jeune premier’ом и кумиром всех этих шести усадеб был тогда вот, рекомендую (кивает на Дорна), доктор Евгений Сергеич. И теперь он очарователен, но тогда был неотразим. Однако меня начинает мучить совесть. За что я обидела моего бедного мальчика? Я непокойна. (Громко.) Костя! Сын! Костя!

      Маша. Я пойду поищу его.

      Аркадина. Пожалуйста, милая.

      Маша (идет влево). Ау! Константин Гаврилович!.. Ау! (Уходит.)

      Нина (выходя из-за эстрады). Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. Здравствуйте! (Целуется с Аркадиной и Полиной Андреевной.)

      Сорин. Браво! браво!

      Аркадина. Браво! браво! Мы любовались. С такою наружностью, с таким чудным голосом нельзя, грешно сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны поступить на сцену!

      Нина. О, это моя мечта! (Вздохнув.) Но она никогда не осуществится.

      Аркадина. Кто знает? Вот позвольте вам представить: Тригорин, Борис Алексеевич.

      Нина. Ах, я так рада… (Сконфузившись.) Я всегда вас читаю…

      Аркадина