Любовь эльфийки. Сергей Михайлович Нечипоренко

санное красивым наклонным почерком на тетрадном листке в клетку. В нем сообщалось, что назревает нешуточная война.

      «Ультиматум! – Возвещал заголовок. – Дорогой, художник! Мы понимаем и искренне сочувствуем тому, что ваш творческий кризис вошёл в затяжную стадию. Но страдаете не только вы. Вчера сломался "2В", позавчера пришли в негодность "4В" и "3Н". Это форменный вандализм! Коли пойдёт так и далее, нас не останется вовсе. Посему, смеем предупредить, если в ближайшее время вы не одумайтесь, не умерите свой пыл и не отправитесь в парк на этюды, нам придётся начать войну. С искренним уважением, набор карандашей «CRETACOLOR».

      – Бред! – гневно воскликнул Иннокентий. Раздался хруст, и на пол упал поломанный карандаш.

      В ту же секунду в полукруге окна мансарды задребезжало стекло. Потолок, пол, стены – завибрировали, а с улицы послышался тяжелый гул. Иннокентий вскочил с дивана и бросился к окну.

      – Что, черт возьми, происходит? – обескураженно выругался он.

      Небо потемнело. Вместо него, в голубой карандашной расцветке, появилось огромное полотно. Берёзки во дворе внизу, скамейки, дорожка, ведущая к подъезду дома, – все изменилось, стало похожим на цветные рисунки, сделанные карандашом. Иннокентий завертел головой и, к собственному удивлению, увидел, что и он сам превратился в часть одной огромной картины. Он хлопнул себя по нарисованной руке, и угольная пыль лёгким облачком опустилась на пол.

      Тем временем гул за окном стал нестерпимым, точно на крышу дома садился вертолёт. Иннокентий с опаской и страхом увидел откуда исходил этот ужасный рёв; огромный, остро заточенный черный карандаш завис над домом. На его борту золотыми буквами светилась надпись «CRETACOLOR». Карандаш покачался немного в воздухе и начал крениться вниз остриём, плавно снижаться и, в конце концов, наклонно упёрся в плотную картонную поверхность вместо привычной земли. Послышалось шуршание наконечника о бумагу, и перед домом, на грубо начирканном асфальте, нарисовался прямоугольный упитанный ластик, размером со взрослого человека. Затем чёрный «CRETACOLOR», закончив рисовать, легонечко ткнул этот в бок, как бы проверяя на прочность; кивнул утвердительно сам себе, и после взял и толкнул ещё раз. Ластик качнулся, рухнул, и рассыпался на десятки маленьких стирательных резинок. Они, похожие на бойких крыс, кинулись бросились к дому, оставляя за собой белые хвосты стертого асфальта.

      Иннокентий с ужасом заметался по комнате, подобно мухе, запертой в банке. Времени на подумать катастрофически не хватало. Кинулся к двери, повернул два раза ключ. Бесполезно. В неё уже барабанила добрая сотня стиралок, вгрызаясь и превращая её в ничто. Художник вскачил на диван. Они за ним. Иннокентий на стол. Но его ножки подломились, и последнее, что оставалось – лампа.

      Ухватившись за провод, он повис, раскачиваясь, точно цирковой акробат. Мерзкие стиральные резинки пискляво кружили внизу. Их становилось все больше и больше, они толпились, залезали друг на дружку, в итоге, из них образовался сначала холмик, потом небольшая горка, а далее горка стала расти. Иннокентий поджал колени, подтянулся, но ладони заскользили вниз. Из последних сил он сделал попытку

      подтянуться еще, как правая нога выпрямилась сама собой и по колено угодила в самую гущу голодных ластиков.

      С досады и злобы он закричал, выдернул ногу обратно, но было поздно. Нога исчезла.

      Иннокентий испытал настоящий шок: его передернуло, будто пробило током. Глаза распахнулись, и он обнаружил себя лежащим на своём диванчике. Огляделся.

      «Ноги на месте. Уф! Слава Богу! Целёхонькие. Приснится ж такое, – подумал он, – нет, все, надо вылезать. Пойду на этюды. Может раскачаюсь».

      На полу валялся угольный карандаш, а мансарду заливал жёлтый солнечный свет.

      С мольбертом под мышкой Иннокентий вышел из пятиэтажки и, перейдя на солнечную сторону улицы, направился к автобусной остановке. Летнее солнце приятно грело спину. Он шёл и одновременно думал:

      «Куда поехать? В Павловский парк или в Екатерининский. В один подальше, в другой поближе. Ну, в том-то, конечно, красивее, там природы больше, а в том тоже не плохо, но людей больше шляется. Да, и там тоже люди есть, но не так чтобы очень. Хотя какая разница?».

      Так, он шёл-шёл, размышлял и вдруг смотрит – его остановка, а к ней уже, притормаживая, спешит маршрутка. Иннокентий спохватился, мысленно закричал во все горло, чтобы его подождали, ускорил шаг, сорвался с места и побежал, сломя голову.

      Судьба предначертала Павловск. С меланхоличным лицом Иннокентий прошёл в массивные ворота парка. Прошествовал еловую аллею, на перекрёстке свернул налево и зашагал куда глаза глядят. Не будем описывать, какие красоты открылись Иннокентию, ибо это и так понятно любому, кто хоть раз бывал в Павловском парке. А тем, кто не был там, вообще рассказывать бессмысленно, потому что никакие слова не заменят всю полноту и буйство великолепия сего прекрасного места.

      Иннокентий уже долго брёл по живописной дорожке парка. Высокие сосны, опьяняющий воздух, щебет птиц – всё вынуждало присесть и отдохнуть. Наконец,