Танцующий на воде. Та-Нехаси Коутс

уносило течением меня самого. Я стал загребать к берегу – не под прямым углом, а наискось. Течение не пускало, а может, имел место водоворот. Женщины, столь бездумно выкупленной Мэйнардом на одну ночь, нигде не было видно. Впрочем, мысли об ее участи прервал сам Мэйнард. Он, по обыкновению, заявил о себе воплями; он расставался с жизнью точно в той же манере, в какой по жизни шел. Мэйнард вдруг оказался совсем рядом. Беспорядочные отчаянные движения позволили ему вынырнуть на секунду, издать крик; затем он скрылся под водой. Еще через пару мгновений он показался снова, стал отплевываться и кашлять.

      – Хай, помоги!

      Хорошенькое дело! Я сам держусь за соломинку, где мне спасать других! Я учил Мэйнарда плавать, но мои наставления он воспринимал так же, как все прочие наставления, – слушал вполуха, не старался ни запомнить, ни повторить, лютовал, когда не получалось с первого раза, и бросал попытки, не потрудившись попробовать снова. Сейчас для меня очевидно: Мэйнарда убил институт рабства. Рабство как явление не дало ему вырасти из детских штанишек. Вот почему, оказавшись в воде – стихии, где человеческие законы не действуют, – Мэйнард погиб за считаные минуты. Прежде я его оберегал. Унижался перед Чарлзом Ли, в частности; целый спектакль разыграл. Если б не я, Мэйнард был бы тогда застрелен. Я же по особой просьбе нашего отца бессчетное число раз удерживал Мэйнарда во время приступов ярости. Я одевал его каждое утро, я укладывал его спать каждый вечер, и не кто иной, как я, сейчас пытался выплыть – из пучины, из череды событий, ввергших меня в эту пучину. И я же сейчас отчаянно давил в себе этот инстинкт – метнуться по первому хозяйскому зову, забыть, что сил нет на собственное спасение.

      – Помоги! – прохрипел Мэйнард и вдруг добавил: – Пожалуйста!

      Вечное дитя, привыкшее к чудодейственной силе «волшебного» слова! Никогда прежде Мэйнард не допускал проявления истинной природы наших с ним отношений – я этот факт отметил, даром что глядел смерти в самые глаза.

      – Пожалуйста!

      – Не могу! – отвечал я. – Нам не выбраться!

      Стоило вслух признать неминуемость смерти, как образы навалились скопом, и синий свет, сиявший мне на мосту, вновь объял меня. Я вернулся в Локлесс, к тем, кого любил. Вот прямо посреди реки, в стылом тумане, старая Фина, прачка: она таскает котлы с кипящей водой, из последних сил выкручивает белье, пока с него не перестает капать, пока трещинки на ее руках не начинают кровоточить. Вот София, одетая как леди, ибо в ее случае кандалами и ярмом служили перчатки и шляпка. В сотый или в тысячный раз я увидел, как София приподнимает кринолин, являя лодыжки, как идет к особняку, минуя парадное крыльцо, с задов, чтобы исполнять прихоти белого мужчины. Тут-то руки и ноги у меня расслабились, и фантастичность случившегося разжала клещи, и я погрузился в Гус-реку без борьбы, и не было ни удушья, ни обжигающей боли. Я стал невесомым – а как иначе? Ведь я, даже опускаясь, ощущал… подъем. Вода словно отхлынула, оставив меня в этаком кармане синего тепла. Вот она,