Мелодия звёзд. Оливия Вильденштейн

улыбнулась.

      – До сих пор не понимаю, как можно было добавить столько соли, не подумав, что это слишком много.

      – Именно это я и имею в виду. – Я нашла в телефоне недавний плейлист и синхронизировала его с беспроводными динамиками на кухне. Когда музыка заиграла, я налила себе стакан газировки и села на один из кожаных стульев, спрятанных под барной стойкой.

      Мама почистила тыкву, разрезала ее пополам, зачерпнула мякоть и выбросила ее в утилизатор пищевых отходов, а затем нарезала оставшуюся твердую часть. Когда она наполнила большой горшок водой, тимьяном и другими специями, я вдруг решила сыграть ей свою песню.

      Прежде чем я успела передумать, я сказала:

      – Сегодня я написала песню.

      Я не стала упоминать конкурс Моны Стоун. Мне скоро придется об этом заговорить, но не сегодня, я еще не готова.

      Она опустила кубики тыквы в кипящий бульон.

      – Можно мне послушать?

      Я кивнула. Мама пошла за мной в гостиную и села на наш диван кремового цвета. Я наклонила голову, в шее что-то хрустнуло, затем я вытянула пальцы и положила их на клавиши, которые все еще были теплыми. Я не смотрела на маму, когда играла свою песню, боясь того, что могла увидеть на ее лице.

      И когда закончила играть, тоже не смотрела на нее.

      По крайней мере, пару минут.

      Когда молчание стало слишком тягостным, я потерла свои липкие руки, положила их на колени и развернулась к ней.

      – О чем ты думала?

      – Я думала, что это… – она провела пальцем по одной из декоративных нашивок на своей армейской зеленой блузке, – было неплохо. – Мама одарила меня улыбкой, но в глазах не было ничего.

      Мне показалось, что она пыталась быть вежливой, что странно, потому что она моя мама. Ей не нужно быть вежливой, ей нужно быть честной.

      Я взглянула наверх на лампу, которая гудела. Или, может быть, это звенело у меня в ушах.

      – Мне… мне нужно проверить, как там паста, – сказала она. Если она пыталась уничтожить мой энтузиазм, у нее это отлично вышло.

      Я снова повернулась к пианино.

      – Ты не против, если я продолжу репетировать? Мне нужно поработать над припевом.

      – Конечно. Репетируй.

      Я нажала на пару клавиш, половицы скрипнули под ее удаляющимися шагами.

      Я снова сыграла свою песню, и ноты скрасили мое мрачное настроение.

      Что вообще моя мать знает о музыке? Ничего. Мой отец был единственным, кто разбирался в стройности звучания. Он, может, и не разглагольствовал бы о моих музыкальных способностях, но, по крайней мере, дал бы конструктивный совет, не то что мама – полная незаинтересованность.

      Когда я снова играла свою песню, я создала заметку на телефоне и начала диктовать текст. Когда я закончила, тишина буквально звенела, громче, чем моя песня. Я перестала играть и просмотрела то, что написала, поменяла слова там и сям, а затем начала подбирать слова к мелодии припева. Я поправила слова еще раз кое-где, затем снова проиграла всю песню, тихо напевая слова.

      Мое сердце, как и пальцы, было невероятно спокойно, потому