Мифогенная любовь каст. Павел Пепперштейн

тяжелого, неприятного вкуса, но этот вкус был странно знакомый, как будто Дунаев когда-то давно уже пил кровь, но забыл об этом. Его слегка затошнило, но от рвоты он удержался, занюхав выпитое каким-то сухим, терпким пучком трав, который ему поднесла старуха.

      – Надо нам, Мушка, в Брест заглянуть. Слышно, крепости конец настал. А там ведь сама знаешь что… Ребят жалко, – сказал Поручик.

      – Может, они еще держатся? – прохрипела Цокотуха.

      – Может, и держатся, – пожал плечами Холеный. – Только недолго им держаться. Плохи дела-то.

      – А что ж такое? – скривилась Цокотуха. – Неужто и ОНИ уже здесь?

      – Да, – мрачно кивнул Поручик. – Я сегодня вдали Синюю видел. Она над самым Брестом висела, только разглядеть не сумел – приближения не хватило. Но это она – точно. Узнал. В пальтишке своем с пуговками, чистенькая – ну прямо первоклассница малая, ебаный в рот! В руках держит своего Паразита и им вниз толчет, как орехи в ступе. Видать, крепость кончает.

      Лицо Цокотухи перекосилось от ненависти.

      – Это она… она, паскуда этакая, моего-то шлепнула. Заикой сделала на веки вечные. Она его еще в прошлый раз приглядела. Улыбнулась и на ноги себе показывает: мол, смотрите, у меня коньки стальные, лед режут – не стесняются, а вы все на деревяшках елозите, кровосос. Мой весь затрясся. Видать, она ему еще гимназисточкой приглянулась, когда бросила свой «снежок» и он рассыпался по воротнику его шинели.

      – Я-то знаю, как Синюю брать, – усмехнулся Поручик. – Научен. Только рано еще. Ее зимой брать надо: она от морозов ликует, а ее берут в ликовании. А пока чего – нужно ее, как говорят, «по ранцу хлопнуть».

      Цокотуха отвратительно засмеялась и пошутила:

      – Да уж, посыпем мы ей соль на ранец.

      С этими словами она схватила со стола солонку и взвилась вверх, одним прыжком выскочив из дупла.

      Поручик и парторг последовали за ней.

      Трое были заброшены в глушь,

      Паразитов коснулися лбами,

      Как гниющие трупики груш,

      Под зловонными спали слоями.

      Но один пробудился к борьбе,

      И его наставляют и учат.

      Он внимает огромной судьбе —

      Доблесть дерзкая будит и мучит.

      Ему старший читает мораль

      И таращится, смех подавляя.

      Для него только сумрак – скрижаль,

      Ну а Кодекс – тропинка лесная.

      – Эй, сынок! Приосанься, взбодрись! —

      Ему с хохотом молвит Холеный. —

      Мы с тобою на свет родились,

      Чтобы в тине валяться зеленой,

      Но, раз прихоть врага такова,

      Подними, разомкни свои зубки —

      Ощетинься, слепая трава!

      Ощетиньтесь, стеклянные трубки!

      Эй, мамаша! Твой милый когда-то

      С фонарем приходил по ночам.

      А теперь ты надежда солдата —

      Подмогни, госпожа. Защищай!

      Небольшие по виду созданья,

      Как грибы, как осенняя грязь,

      Мы за