Большое зло и мелкие пакости. Татьяна Устинова

овская темень. Школа сверху донизу сияла непривычными для этого часа огнями, но они не разгоняли, а уплотняли окружающую тьму.

      Можно работать. Никто ничего не заметит.

      Пистолет лежал в ладони легко и удобно. Кожа чувствовала привычные шероховатости металла, и это было как бы знаком того, что работа будет сделана хорошо.

      Еще секунд сорок. Пусть с крыльца спустятся все, кто там застрял. Чем больше народу, тем лучше, удобнее.

      У ворот много машин. Это тоже неплохо. Декорации должны быть как можно более значительными, тогда они отвлекают на себя внимание, и само действие уже мало кого интересует.

      Водитель «Мерседеса», который был припаркован ближе всех, запустил двигатель, очевидно, заметив хозяина.

      Значит, осталось совсем немного.

      Раз. Два. Три…

      – Ну что? Ты уезжаешь или остаешься?

      – Как остаешься? А что, кто-нибудь остается?

      – Ну конечно! Только что договаривались в бар пойти, посидеть еще немного. Время-то…

      – Ребята, ну что мы решили?

      – Дин, ты с нами или уезжаешь?

      – Я даже не знаю, я домой собиралась…

      – Вовка, а ты?

      – А Димка Лазаренко где?.. Он тоже вроде собирался!

      … шесть, семь, восемь…

      До десяти.

      Помешал резкий неучтенный в плане операции звук.

      За спиной затормозила машина, хлопнула дверь, и пришлось оглянуться, чтобы посмотреть, что происходит.

      Широкозадая и кургузая «Тойота» остановилась прямо посреди проезжей части. Пассажирская дверь распахнулась, из нее деловито выбирался мальчишка. Кто-то руководил им с водительской стороны, из-за машины не было видно, кто именно.

      – Федор, не беги через дорогу! Сначала посмотри! Не спеши, ты слышишь меня или нет?!

      – Да я ее уже вижу!

      – Где?

      – Вон она! Мама! Ма-ам!

      – Федор, я здесь!

      Так. Этого не должно быть. Никаких детей тут быть не должно. Сейчас он побежит, и вся работа сорвется, а второго такого случая может не представиться.

      Сейчас.

      Пистолет как будто потяжелел в руке. И стал очень горячим. – Так что, ребята? Кто куда идет?

      – Да мы вот собираемся…

      – Дмитрий Юрьевич, спасибо вам большое за то, что вы нашли время…

      Выстрел был почти неслышен – резкий хлопок, и только. Расчет был правильный. Никто ничего не понял. И все-таки в последний момент помешал этот чертов мальчишка. Рука дрогнула, не подчиняясь.

      – Ма-ам!

      Толпа внезапно как-то странно шарахнулась, подалась куда-то, и в ее сердцевине начал закручиваться вопль. И в этот вопль, как в центр смерча, стало затягивать все – смех, говор, урчание двигателей, припадочные моргания фонаря на столбе… И от «Мерседеса» уже кто-то бежал, на ходу доставая пистолет, и вопль перерос в визг, и люди бросились врассыпную, как при бомбежке.

      Только одна скрюченная фигура осталась на освещенном асфальтовом пятачке.

      Вокруг нее растекалась черная лужа, и ей некуда и незачем было бежать.

      Коридор все сужался, и стены наваливались, мешая дышать. Пыльная и сухая труба, по которой скользила рука, становилась все горячее, и страшно было, что в темноте рука может наткнуться на что-то еще, кроме этой трубы, но невозможно было убрать руку, оторваться от горячей металлической твердости. Тогда не осталось бы ничего, что пока еще сдерживало панику, скрученную в тугую и колкую спираль где-то ниже горла. Если дать ей развернуться, она выхлестнет наружу, ударит, проткнет насквозь, и тогда – все.

      Конец.

      Нужно дойти. Осталось совсем немного.

      Нет. Это вранье. Никто не знает, много ли еще осталось, но выхода нет, все равно нужно дойти.

      А если уже некуда идти? А если стены надвинутся так, что придется ползти, задевая черепом за каменный потолок, а потом уже будет не выбраться? И кончится воздух, и жаркая темнота вползет в голову, в легкие и пожрет то прохладное и свободное, что там еще осталось?! А осталось там совсем немного.

      Возвращаться нельзя. И нельзя посмотреть назад.

      Пот тек по лбу, скатывался за воротник и противно высыхал за ухом.

      Нет. Не дойти. Стены все ближе, воздуха все меньше, труба все горячей, волосы скользят по близкому душному потолку.

      Сейчас ударит развернувшаяся спираль паники, и тогда – все.

      Зачем, зачем?! Как все бессмысленно, и как все глупо!

      Плечи одновременно коснулись стен, трясущаяся рука внезапно нащупала что-то странное, явно не металлическое, высохшее, но бывшее когда-то живым, как скальп индейца, и паника наконец ударила.

      Крик сгустился из черной духоты, а вовсе не был порождением измученных горящих легких. Крик толкнулся в уши, проткнул их насквозь, ворвался в мозг и затопил его до краев.

      Какое-то время крик существовал