Чёрная книга. Робер Дж. Гольярд

не отрываясь, смотрел на герцога.

      – Это… Эдвин. Сын той женщины, – промямлил кто-то рядом. Кажись, Федельм – один из местных богатеев, деревенский староста.

      Эдан Заячья Лапа внимательно глянул на юношу. Его лицо было обрюзгшим, подбородок с неделю не видел бритвы, а маленькие глазки смотрели жестко и колюче.

      – Сколько лет?

      Эдвин молчал.

      – Вроде тринадцать, господин, – низко склоняясь, пробормотал староста, – или четырнадцать.

      – А выглядит старше. Мальчишку не трогать. – Герцог мотнул головой в сторону догорающего костра. – Кто она?

      Вокруг заголосили.

      – Эгвейн…

      – Эгвейн, Гуайрева жена…

      – Добрая женщина была…

      – Вот он лежит.

      Только сейчас заплывшими глазами Эдвин разглядел отца, лежащего у колодца. Возле него, причитая, толпились женщины.

      Повинуясь взгляду герцога, Гром подошел к недвижному телу.

      – Жив, ваше высочество, – спустя минуту объявил он. – Просто без сознания.

      – Хорошо.

      Эдан вновь взгромоздился на коня. Стянул с руки перчатку и, вытащив из поясного кошеля золотую монету, кинул ее на землю рядом с Гуайре.

      – Передайте ему, что как мальчишка подрастет, жду его в Криде. Женщину похоронить как правоверную. По коням!

      Сухими глазами Эдвин наблюдал, как герцог пришпорил вороного жеребца. Отряд, подняв тучу пыли и распугивая отчаянно кудахчущих кур, умчался из Талейна, оставив только полтора десятка солдат под началом Грома. Юноша без сил уронил голову на землю.

      Вечером Гуайре заявился в местный кабак, где собралось почти все мужское население Талейна. Руки его дрожали.

      – Отчего стояли, как овцы? – гневно кричал он. – Их было то всего с дюжину человек… Видели ж, что не господские! Стояли, как бараны…

      Мужчины молчали, отворачиваясь и пряча глаза.

      А уже через несколько дней, собрав весь свой нехитрый скарб, Гуайре с осиротевшей семьей покинул деревню и, построив хижину милях в трех от селения, занялся охотой. Особой живности тут не водилось, но и лисы, и волки, чьи шкуры шли на выделку для полушубков, худо-бедно ли, давали ему возможность кормить детей. Никогда больше отец в Талейне не появлялся.

      *      *      *

      Эдвин стрелял из лука едва ли не лучше всех сверстников в деревне, хотя, конечно, до отца ему было далеко. Тот как будто с луком родился. И не только с ним. Еще и с мечом, что служило для Эдвина источником бесконечного к нему уважения.

      В их доме хранился меч. Старый и давно не точеный, в полтора локтя длиной, он лежал, завернутый в тряпицу, на самом дне единственного сундука. Эдвин обнаружил его случайно, когда еще мальчишкой что-то искал там по просьбе матери, и с тех пор не отказывал себе в удовольствии тайком вытащить клинок, сжать в руке оплетенную потрескавшейся кожей рукоять.

      Однажды за этим занятием его застал отец. Ругать не стал, хотя по его лицу и пробежала какая-то тень. Спустя несколько дней, набравшись храбрости, Эдвин рискнул спросить, что да как. Отец ответил