Алмазный город. Лариса Олеговна Шкатула

и отказывались ей служить. Воронка втянула её в себя, на миг навалилось удушье, мрак. Ещё оставалась в затылке пульсирующая боль, но потом, и она исчезла. В темноте появилась полоска света, которая всё ширилась, как если бы открывалась наружу огромная дверь, и вот уже яркое солнце брызнуло ей в глаза.

      Она стояла на некотором возвышении посреди большой, мощённой булыжником площади, а внизу бесновался народ:

      – Ведьма! Ведьма!

      Чей-то брошенный камень угодил ей в правую руку, и Наташа от боли закусила губу.

      А стояла она, привязанная к деревянному столбу, на огромной куче хвороста. Какой-то человек в монашеской рясе пронёс через толпу пропитанный смолой факел, и зрители взревели от радости:

      – Смерть ведьме, смерть!

      Наташа… Нет, её зовут Любавой.

      – Любавушка! – хмельными ночами шепчет ей Тот, что живёт в лесу. Диким Вепрем зовут его люди и боятся. А Вепрь… Кто видел его разъяренным? Его, живущего без страха и зависти! Но кто-то видел, ибо слух о том живёт подобно сказанию: избави Бог дразнить Вепря!

      На Страшном Суде Любава признается, что заговорила Вепрю спину. Смешно? Только лицом к лицу его никто победить не может, а вот в спину ножом – пробовали. Теперь у Дикого Вепря на спине будто глаз открылся. Не то – ухо? Видеть он, конечно, не видит, но со спины никто не подкрадётся, услышит. Шутки ради друзья на спор не раз пробовали поближе подобраться не вышло! И во сне слышит. Так-то!

      Себя вот не смогла заговорить. От людской глупости. От темноты и невежества. Ты, которая нянчилась с ними, как с малыми детьми, врачуя хвори и язвы, теперь стоишь, ими же к смерти приговорённая… Тим, как назло, куда-то запропастился! Она привычно окинула взглядом небо – её любимого сокола нигде не было.

      Дикий Вепрь подарил ей когда-то птенца сокола, крепко помятого кошкой. Мол, людей она лечит, так, может, и птицу выходит. А нет – так что ж, значит, не судьба! Выжил. Любава назвала его Тимом. В память о своей первой любви – соседском мальчишке Тимке, который умер в далёкий чумной мор. Любава тогда у бабушки в лесу гостила, потому и жива осталась…

      Сокол жил возле неё вольной птицей – ловчему мастерству учить его не дала. Дикий Вепрь было подступался:

      – Подари! Такая птица без толку пропадает.

      Отмахнулась:

      – Дарёное не дарят!

      Учить – не учила, а как монахи пришли, Тим выручать её кинулся. Самому злобному – тому, что сейчас её жечь станет, – пришлось надеть. В толпе её улыбку заметили, по-своему перетолмачили.чуть глаз не выклевал! Она улыбнулась: черную повязку

      – Над нами насмехается! Ужо погоди, на костре похохочешь!

      Но среди этой ненависти – кому она чего плохого сделала? – и издевок услышала Любава и чье-то рыдание. Взгляд её пробрал толпу насквозь, нашел единственную, горюющую. Аннушка! Чистая, светлая душа. Косой ногу резала. Век бы хромала, кабы не "ведьма"! А то и от огневицы бы померла, что было на девчонку накинулась. Любаву позвали, когда Аннушка уже сутки в жару прометалась. Спасибо тебе, не забыла! Не мстишь злом за добро, чужому несчастью не радуешься. Не то что твои братья! Прову язву на ноге заживила – два года мучился, прийти боялся. Филе – палец, топором отрубленный, на место пришила. Что ж они так её смерти хотят?!

      Любава подняла глаза к небу, чтобы не видеть их злорадства. Обрадовались, беззащитную девушку на костер притащили…

      Ей бы на них, добра не помнящих, разозлиться – зло над людьми большую силу имеет, – да не сможет она. Любит их всех, будто неразумных детей своих. Так и погибнет за любовь…

      Монах с чёрной повязкой на глазу кончил бормотать молитву и схватил в руки факел: сейчас он подожжет костер, и все услышат, как будет страшно выть и кричать охваченная пламенем ведьма!

      Любава в упор посмотрела на него: до чего ты мерзок, уродлив в нечеловеческой ненависти своей! Чтобы ты сам горел в геенне огненной! Перехватив её презрительный взгляд, монах дрогнул, факел в его руке накренился, касаясь сутаны, тут же вспыхнувшей огнем. Монах дико закричал и бросился в толпу, испуганно шарахнувшуюся от него. Второй монах схватил ведро с водой и, догнав, вылил его на своего горевшего товарища. Тот рухнул наземь, жалобно скуля.

      – Не нравится?! – сверкнула глазами Любава. – Кто кого обидит, того Бог ненавидит!

      – Ведьма! – неуверенно проговорили в толпе, на этот раз совсем тихо.

      – Смотрите! – закричал мальчишеский голос. – Её сокол!

      Зеваки задрали головы, разглядывая парящего в высоте Тима. А Любава смотрела вперед, туда, где в самом конце узкой каменистой улочки появилась небольшая группа всадников, мчащихся во весь опор. Впереди на своем Карьке ехал… Дикий Вепрь! Как испугались те, кто только что желал ей смерти! Как кинулись врассыпную, расступаясь перед Тем, кто жил в лесу! Он подъехал прямо к куче хвороста, одним взмахом кинжала разрезал веревки и взял её за локти, чтобы подсадить в седло.

      – Никак жариться надумала? Чать, не окорок!

      Но заметив, как болезненно она сморщилась, забеспокоился.

      – Что