Кыхма. Максим Русанов

поглядывая на стол, и потертые армейские брюки колышутся на исхудавших бедрах, словно дрожит тощая, стариковская задница.

* * *

      – Отыдь!

      И Парус отбегает, освобождая проход. Прижимается к стене возле криво висящих полок, шмыгает носом, улыбается, что-то бормочет.

      Понятно. К столу медленно движется сам. Глаза Паруса светятся надеждой, он трепещет от готовности сорваться с места по первому слову, даже раньше, чем оно будет произнесено вслух. Хозяин шагает медленно. Он хром, ставит левую ногу криво, с наклоном, переносит на нее вес грузного тела и лишь затем делает следующий шаг. Он невысок ростом, но в нем – необоримая тяжесть. Он – металлический идол, выкованный древними демонами степей в тайных подземных кузницах возле глубоко залегающих руд. Он движет себя к столу в землянке, как к алтарю своего капища. Лишь так, медленно, шаг за шагом, может он нести свое чугунное тело. А другим не сдвинуть его вовсе. Он опирается на кирпичи давно остывшей печки, затем – на спинку стула, и стул скрипит, или сама земля стонет под бременем этого властелина. Руки, широкие, как человеческий торс, придавливают вещи, заставляют признать свою власть, склонить выю.

      Воссел, облокотившись на грязный стол, смотрит в сторону двери. Яркая жилетка, вся расшитая угловатым узором из желтых и красных линий, трещит, того гляди лопнет, не выдержав напора могучего пуза, прожорливой, волчьей утробы исконного обитателя этих мест. Он – ненасытный богатырь. Обглодает мясо и сломает баранью кость, как спичку, чтобы с чмоканьем высосать красными, мясистыми губами вкусный костный мозг – дочиста, ни капли не оставив. Прихватит соседа за шею, пригнет вниз и не спеша, с усмешкой ткнет лицом в стол – мол, знай свое место.

      Генералиссимус степей не обращает внимания на Паруса, не замечает его. А тот не знает, что делать, нервно потирает руки, всем своим видом являет ожидание приказаний.

      Но Бацеху сейчас интересуют лишь вещи, расставленные на столе. Он внимательно, не торопясь, как рачительный хозяин, осматривает унты – сначала один, потом второй. Короткие, толстые пальцы мнут, теребят, выворачивают то так, то сяк высокое меховое голенище. Мех не истрепанный, гладкий. Подметки совсем не стертые. Бравые унты. Здесь обычно говорят «бравый» вместо «хороший». Молча ставит унты на пол рядом со своим стулом. Не трожь. Мое. Тонкая линия черных, маслянистых усов как будто прочерчена сажей на желтом, обрюзгшем лице. Теперь эта линия повторяет улыбку крупных, ярких губ. Почти невидимая улыбка выделена этой черной, шелковой полоской. Кошачий взгляд раскосых глаз кажется мутным, подернутым полудремой. Но лукавая сонливость скрывает за туманной поволокой хищную жадность охотника. В двух темных агатах то и дело пробегают желтоватые с прозеленью искры, блестит веселая, кошачья жестокость.

      Дверь землянки распахивается снова. Появляются два закадычных друга, два свирепых ангела, неотлучно сопровождающих грозное божество степей. Они занимают свои обычные места за столом, и теперь вся троица явлена взору Паруса, суровая, властная, словно ниспосланная в мир, дабы карать с библейской