Я – Васька из Кокошино. Иван Федорович Панюхин

остановиться. Может Васька тоже умеет вот так вот приказывать? Приказал машине, чтобы она не опрокидывалась – вот и съездил в лубянку и обратно… на трёх колёсах». – «Не мели ерунду, – сказал Шурка, раздумав идти домой. – Соображаловка у него работает правильно. Экстрасенс…» – «А ты, Васька, на одном колесе можешь ездить?» – не унимался Витька. «Нет, – говорю. – На одном колесе только в цирке ездят». – «А на двух?» – «На двух, – говорю, – смогу». Все зашумели. Кто засмеялся, кто высказал недоверие. «Как на велосипеде что ли? Ты что, оси как-то на середину переставишь?» – «А зачем переставлять? – говорю. «Два колеса сзади, а впереди – лыжи». – «Специальные будешь делать лыжи-то? Тяжесть-то ведь большая. Пока лыжи делаешь, можно двадцать камер заклеить». – «А никакие не буду делать. Вы спросили – «сумеешь?», я ответил – сумею. Вот и всё».

      Все притихли, а кто-то рассмеялся. На этом все и разошлись.

      Пётр Иваныч потом, на колхозном собрании, вспоминал мой оступок: «Вот как надо радеть, заботиться о колхозном добре. Васька Сыроедов с большим риском ко времени отвёз молоко на сепаратор в Лубянку. На трёх колёсах!.. Это надо же!..» Но потом, всякий раз как меня встречал, председатель говорил: «Ты, Васька, пожалуйста больше так не рискуй – опасно это».

      А Иван Семёныч мне пальцем погрозил и строго предупредил: «Ты, Чурок бесшабашный, прекрати заниматься самодеятельностью! Из-за тебя, не дай бог, ещё Шурку в тюрьму посадят».

      Чурок – это моё прозвище. Парни иногда меня так обзывают. За что? Я не знаю. Но я на это прозвище не обижаюсь. Наоборот, оно мне нравится. Но я не слышал, чтобы меня обзывали взрослые. А вот Иван Семёныч обозвал. «Взрослые не рискуют на трёх колёсах ездить, – продолжал Иван Семёныч, – а ты… Чтоб такого больше не было!»

      А вот дядя Костя рискнул. Ну, слава богу, всё обошлось. Ну уж от дяди Серёжи мне выговор был хороший. «Если, – говорит, – ты ещё что такое выдумаешь, я прикажу, чтоб тебе больше баранку не доверяли. Решительность вещь хорошая, – внушал он мне, – только не всякое решение бывает верным. Ты мог не всё учесть, а исправить ошибку не всегда возможно. Бывает что уже и поздно исправлять. А бывает, что уже и некому». – «Риск – благородное дело», – попытался я ему напомнить всем известное выражение. Дядя Серёжа резко ко мне повернулся. «Я тебе дам «риск»! Риск бывает слепой…, а бывает взвешенный». – «Так я вроде всё продумал», – спорил я. «Продумал? А всё испытал? Мог тросик не выдержать или развязаться. Или ещё что могло случиться непредвиденное. Раз в инструкциях такое не рекомендуется, значит это не дозволено. А за это права отбирают. И привыкать к подобным вольностям я не позволю».

      А я и не знал, что дядя Серёжа может быть таким строгим. Я попросил у него прощения и поклялся впредь недозволенного не творить. Я только виновато спросил: «А почему дядя Костя позаимствовал у меня недозволенное? Он же старше меня… Он опытный». – «Дядя Костя? Вот тебе пример. Дядя Костя перенял у тебя то, что не надо было перенимать. Слава богу, что он жив остался.