Палач. Георгий Владимирович Чернов

нравилось слушать сказки из старой, потертой книги, что мать хранила в прикроватной тумбочке. Слушал он не столько истории, сколько сам голос ее, бархатный, тихий, теплый. Порой он думал, что она нереальна, что он представил себе, будто она существует. Он не мог поверить, что такое ангелоподобное создание может любить его, быть к нему неравнодушным.

      Также, по воскресеньям в доме М. собирались разного рода гости. Все они были друзьями и знакомыми отца. Среди них был серьезного вида жидковатый прапорщик с пышными усами и лысиной на макушке. Он очень любил трепать Сережу по голове, что второго очень раздражало, и говорить:

      – Ну что, когда к нам, в армию? А? – он был глуховат, ввиду чего всегда добавлял «а?» слишком рано, когда ему еще не успели ответить, либо только еще начали, тем самым перебивая собеседника. Но Сережа молчал, и когда прапорщик это понимал, то со вздохом сожаления давал ему легкого подзатыльника и шел по своим делам.

      Вторым гостем был майор со шрамом вдоль виска. Он, как и отец, тоже ходил в своем кителе, не снимая ни на минуту. Сереже он нравился больше, ибо он был самым молчаливым, а потому всем, что он обычно говорил ему, было «привет, сорванец». Как-то раз он пришел на Сережин день рождения, все так же, в армейском кителе и фуражке, и подарил ему шахматную доску.

      – Я слышал, такие дети… ну, одаренные, они хорошо в шахматы играют. Я тут недавно книжку читал… а, впрочем, неважно, – сказал он не без доли смущения. Сережа принял подарок, и потом, когда был совсем уже один, решился его осмотреть. Играл он в них совсем уж по своему, ведь учить его было некому, и впоследствии совсем про них забыл. Внутри них завелся паук, наплетший паутины, и паук этот очень заинтересовал Сережу. Он часами с упоением смотрел на него, прерываясь только на еду, и перестал даже выходить из дома в лес.

      II

      В свой восьмой день рождения Сережа сильно захворал. Расстроенные родители судорожно отменяли приглашения по телефону, ожидая врача. Когда он пришел, его встретил отец, проводил в залу, попутно отвечая на все вопросы о состоянии мальчика, и помог снять пальто. После недолгих расспросов, врач сам вошел в комнату к Сереже, долго слушал его, смотрел то так, то этак, а потом с задумчивым видом вышел из комнаты к родителям, которые с нетерпением ждали вердикт. Вердикта не последовало: он решительно не знал природы болезни, посему сказал, что зайдет еще. «Такой кашель, а горло в полном порядке. Это странно», – бормотал он себе под нос, почесывая острую свою бородку. Также он велел родителям записывать все, что происходит с мальчиком, до малейших подробностей, затем откланялся и вышел, оставив родителей в недоумении стоять в коридоре.

      Все то время, что болезнь терзала Сережу, Ирина находилась подле своего чада, смачивала его бледный, запотевший лоб, покрывала его жаркое тело поцелуями, меняла ему белье и кормила с ложки. То краснея, то мертвенно белея, он мучился от болей по всему телу, кричал и бредил. Ему казалось, будто что-то под кроватью колет его в спину,