Будильник. Владислав Игоревич Билоконь

й суеты будущего рабочего или выходного дня. А может этот отрезок, созданный из тысячи мгновений, им просто не интересен?

      – Как это может быть не интересно? Я… Я просто не могу понять как можно не любоваться изо дня в день этой прелестью. – С несравненной ни с чем точностью, лилось каждое слово.

      Разлетающийся с особой частотой звук, как оказалось, витал в обычной спальной комнате. Присутствующие здесь ветхая односпальная кровать, её одногодка близстоящая тумба и настенный плоский телевизор являлись, наверное, самыми важными в данном месте объектами. Напротив телевизора, над кроватью, висела малая картина с довольно рваным прорисованным на ней морским пейзажем. Был ещё и стол в и без того малой комнатушке, что аккуратно располагался возле открытого от штор окна. Однако отнести его к первой важной троице было бы неправильно, ведь с момента давнего переезда в новую квартиру, он лишь только как с месяц стал располагаться именно в этой спальне. Казалось, что даже черный цвет он свой стал подстраивать под алую раскраску обоев, дабы хоть как-то разнообразить своё существование и влиться в коллектив.

      Ну, в принципе всё…

      Хотя, дайте подумать… Точно! Лампа!

      Подпотолочная спящая в данную минуту красавица, одетая в прекрасное стеклянное платье с отблёскивающими камешками по бокам послушно и неподвижно, как в принципе и всё остальное, ждала своего светлого будущего. Каждый день, она по надобности хозяина зажигалась ярким сиянием и освещала всё то сонное, что здесь находилось. Словно одинокая королева света, сей нависший «огненный цветок» постоянно вспыхивал с некой надеждой, ожиданием, что возможно когда-то её красоту по достоинству кто-то безгранично оценит. И с такой же надеждой прекрасная лампа и угасала, медленно принимая темноту нежеланную в свои объятия и одновременно мечтая о чем-то ещё более светлом, ещё более ярком.

      Что же касается того самого хозяина, который одним лишь выключателем повелевал светящейся дамой, так он сейчас был погружен в крепчайший утренний понедельничный сон. Вдобавок к силе сна прибавлялся ещё и тот факт, что под свисавшей с кровати рукой хозяина небрежно валялись мокрый пульт от телевизора и практически осушённая до дна бутылка чего-то алкогольного, такого же, как и сон мужчины крепкого напитка.

      – Эти прекрасные отблески чего-то жёлтого. Или нет – оранжевого. Нет, это красный… Это… Это что-то всецветное. Я не знаю, как назвать это по-другому. – Вновь раздался чёткий глас по комнате, идущий от единственного, неописанного пока предмета в спальне – опытного и немолодого будильника.

      Почти полностью серый снаружи он имел коричневатого оттенка пусковые ключи позади себя. Спереди же звенящие часы были выполнены создателем в неподражаемо классической манере из бело-черных цветов циферблата и стрелок. А две же огромные шляпки, бережно прикреплённые к нему сверху хоть и никак не пропорционировались с хрупкими ножками часов, всё же смотрелись деловито, придавая вид английской серьёзности и беспрецедентной важности будильнику среди остальных немногочисленных предметов.

      – Это потрясающе. – В очередной раз пользуясь положением свободы глядя в открытое для глаз окно молвили часы на тумбе. Уже второй десяток лет этот одушевлённый окружающей заоконной красотою будильник не перестаёт удивляться, иногда даже повторяющимся выходкам природы. Зима же – его любимая пора года, и поэтому удовольствие от увиденного у него моментально умножается на два в эти холодные дни. Непонятные белые пятна, падающие с небес, невольно ласкают воображение неподвижного звенилы, а тот зимний рассвет, что своими прохладно-красными бликами изредка показывался из-под оков небес – облаков, и вовсе будоражил каждую даже наименьшую деталь отлаженного механизма. Сегодня и был именно такой многосолнечный рассвет.

      На лице будильника, помимо восхищения от заоконного действа, особо бросались в глаза четыре черные стрелки, отличающиеся меж собою размерами и функциональными способностями.

      Первая – секундная, самая тонкая, отсюда и резвость. Являясь быстрейшей из сестёр, она идеально равномерно прыгала от одного деления к другому. Ровно за шестьдесят шагов описывала она круг и дальше принималась по новой шагать по уже былым стопам. Именно по её движению и можно было видеть точность работы механизма, именно её работа и оценивалась взглядом со стороны и именно эта самая тонкая стрелка образно и подначивала к работе своих сестёр. Остановись она хоть на секунду и на ту же секунду замрёт само время.

      Её же завистливая родственница – минутная долготелая стрела, выглядела значительно медленнее. Будто повторяя идеальный секундный шаг сестры, она же делала всё куда-более аккуратней, отсюда и неспешность. Она не перепрыгивала на деления, как это делала предшествующая указательница, она эти деления нежно приветствовала и ровно шестьдесят секунд имела честь с каждым из кратких участков побыть в относительном спокойствии. После же, охотно принимая свой тяжёлый рок, минутная стрелка настигала следующее деление, повторяя и там свои действия в абсолютной идентичности.

      Самая пожилая из сестёр, соответственно и самая неповоротливая да толстая – часовая стрела, излучала вид бесконечного желания ко сну. Обречённая