Сказки Освии. Два брата. Татьяна Бондарь

ысли, когда с тобой обращаются как с никому не нужной вещью.

      Почтовая карета

      Из приюта меня, можно сказать, выгнали, и теперь я тряслась в старой почтовой карете по проселочной дороге. Карета скрипела, и ее так качало, что меня подташнивало. За окном темнело, но королевская почта работала даже по ночам, поэтому остановки на ночлег не предвиделось. Мы проезжали какую-то деревушку, забытую Хранительницей, но не королем, чтобы сбросить там один мешок с почтой, подобрать другой и поехать дальше. В ней было домов пятьдесят, и выглядела она неказисто. Здесь не было не то что ни одного магического купола, но даже и мощеной дороги, что в наших краях было редкостью.

      Заняться было совершенно нечем, спать из-за тряски не получалось, в голову лезли разные непрошеные мысли. Вспомнилось, как я попала в приют. Случилось это год назад, когда «сердобольные» соседи сожгли дом моих родителей. Мне было очень горько потерять его, но людей можно было понять, в то время многие так поступали. Родители умерли от болотной чумы, которая свирепствовала в наших краях почти пять лет и свела на тот свет немало народа. Соседи просто побоялись, что заразу разнесут крысы, блохи или бродяги, готовые поискать добро даже в таком доме. Из-за этого его и подожгли вскоре после их смерти.

      Моим бедным родителям не повезло, лекарство от чумы было найдено королевскими магами спустя пару месяцев после того, как их не стало. А меня спасло от нее то, что я жила и училась в соседнем городе и давно не видела родителей.

      Трактир, который они устроили на первом этаже нашего дома, давал мне возможность учиться в институте для благородных девиц, к которым я никакого отношения не имела. Если сказать прямо – мне в нем совершенно было не место, но папа очень гордился мной и хотел дать лучшее образование, какое только мог. А с деньгами можно было устроить и это. Поэтому он отправил меня учиться в Ринтон, ближайший город, где благородство и деньги были почти эквивалентны.

      Я проучилась там два года и узнала, что моих родителей не стало, только когда директриса выставила меня со всеми моими пожитками за порог, не получив оплаты за следующий месяц. А когда я вернулась в родной город, оказалось, что не стало и дома, в котором прошло все мое детство. Мне было тогда уже пятнадцать лет, я была достаточно взрослой, чтобы жить без посторонней помощи, если бы было где. Но жить мне было негде. Из родственников, еще не отправившихся в храм к Хранительнице, у меня осталась только тетка Котлета, о которой мне даже не хотелось вспоминать.

      На мое счастье, король Альвадо был добрым и мудрым правителем, он всячески помогал бедствующим людям, вдовам и детям-сиротам, таким, как я. Приюты работали по всей стране и принимали детей до шестнадцати лет. В один из таких я и пошла, вся в слезах, с четырьмя платьями в чемодане и с абсолютным непониманием, как мне дальше жить.

      Сначала меня не хотели принимать из-за моего возраста – я была слишком взрослой. Но как только наставница узнала, что я умею читать, писать и считать, она передумала. Как оказалось, она взяла меня, чтобы использовать для своих нужд. Тем не менее она преподнесла это как великодушный поступок и забрала себе в награду за него два лучших моих платья, сказав, что сироте не подобает иметь больше необходимого.

      Работы на меня навалилось гораздо больше, чем я могла себе представить. До обеда все мое время уходило на составление скучнейших документов и писем с просьбами передать на содержание бедных сирот больше денег и описанием, куда и на что были потрачены уже полученные. Половина золота, поступающего в приют, по моим расчетам, уходила не на содержание сирот, как это заявлялось, а на содержание тех, кто этих сирот содержал.

      А после скудного обеда мне приходилось идти в корпус с новорожденными и кормить, стирать, прибирать без конца, и все это под непрекращающийся плач вечно недовольных младенцев. Впрочем, другие взрослые дети делали почти все то же. Приют наполовину держался на труде таких же подростков, как и я. От усталости мы еле добирались до кроватей каждый вечер, и то короткое мгновение, которое у меня оставалось перед сном, я жалела, что пришла сюда.

      Так я прожила полгода, пока однажды не выдержала и не сказала наставнице, что я больше так не могу и отказываюсь вести за нее всю бумажную работу, что я сама еще несовершеннолетняя и не могу трудиться больше, чем она сама и весь ее персонал. Наставница обозвала меня неблагодарной дрянью и отправила к самой лютой воспитательнице, какая была в приюте, ведьме Мут. Ведьмой она на самом деле не была, так ее прозвали за жестокость. Основной ее обязанностью были физические наказания провинившихся детей, и это у нее получалось выше всяких похвал. Ведьма Мут наказывала меня по категории «крайне строго». Я неделю не могла сидеть и пролежала в больничном крыле с компрессом на том самом месте.

      Наставница ожидала, что после этого я вернусь к обычным своим обязанностям, но мне было так обидно, что я опять отказалась работать – на этот раз из гордости. Наставница чуть не взорвалась от злости – за эту неделю ей пришлось самой делать все то, что делала я, и ей это не понравилось. Сначала она кричала, потом как-то неестественно переключилась на лесть и уговоры. Но у нас в институте даже был предмет «Лесть и уговоры»,