Кусатель ворон. Эдуард Веркин

жнему своему в физиономию лица его. Возжаждал возвыситься и вознестись, чтобы все ко мне приходили, а я им в глаза показывал бы кукиш и громко хохотал с превосходством, ну, это если совсем по-простому объяснять. Как-то так.

      – Как-то так, – сказал Жмуркин и достал из кармана пистолет.

      Вот уж такого от него точно не ожидал. Пистолет… Зачем ему пистолет?

      Ну да. Амбиции, гордыня, в глаза плевать, перстень целовать, понятно. Это же Жмуркин, он же всегда такой.

      Жмуркин ухмыльнулся.

      Художники настороженно переглянулись. Не ожидали, конечно, не ожидали, я сам не ожидал.

      Пистолет.

      Бомм!

      Такой долгий протяжный звук, бронзу опять дернули за язык, малиновый звон поплыл, хотя и полдень. В церкви звонили, в самой известной, в покосившейся, как Пизанская башня, красиво так звонили. И вообще тут красиво, горка, горки, трава, Волга, теплоход тащится справа налево, а на другом берегу уже Кострома со своей дичью, и вообще благодать. Тощий чугунный Левитан, широкий бронзовый Шаляпин взирают на скучных потомков с послеобеденной приветливостью… Зачем тут пистолет?

      Зачем вообще все это? От Дитера не ожидал, если честно. Пятахин да, ходячий трабл-генератор, ну, Лаурыч тоже, мог вполне с дебаркадера в водоросли свалиться, Иустинья опять же с утра подозрительно глазками поблескивала… Но Дитер? Дитер-Дитер.

      Немец.

      Живописец.

      В конце концов, инвалид.

      И на тебе, учудил.

      Вот и верь после этого.

      – Ну, что, рембранты, стоит вам отступить, пожалуй, – посоветовал Жмуркин. – И вон по той каменистой тропинке прямо под горку, под горку, ножками, там прекрасная чайная с бесплатным лимоном. Выпейте чаю, поспорьте о Малевиче, я, право, оплачу…

      Жмуркин достал пятьсот рублей, скомкал, швырнул в сторону живописцев.

      Это он зря, подумал я. Художники – народ трепетный, побьют. Ладно нас, мы люди русские, привычные, но ведь и Дитеру отсыпется. В обязательном порядке, по щщам его по бестолковым. А это международный скандал, между прочим.

      Я представил заголовки в какой-нибудь там «Зюддойче Цейтунг».

      «Русские ортодоксы избивают малолетних туристов-инвалидов».

      «Русское брутальное насилие над юношей из Бохума».

      «Загадочного русского душа» – это не в тему, но красиво.

      – Бегите, пока я добрый, – продолжал Жмуркин. – А то как-то некрасиво, я в Дантесы не записывался…

      – А мне вот кажется, мы сейчас надаем вам по морде, – перебил Жмуркина предводитель художников Ривейра. – Пистолетик-то у тебя игрушечный.

      – Игрушечный? – Жмуркин ухмыльнулся роковой улыбкой уездного монте-кристы. – Ну ладно, сейчас вот мы и посмотрим…

      Жмуркин выстрелил. Невысокий художник в коротких шортах подпрыгнул и ойкнул, оранжевая пластиковая пуля укусила его в ляжку, отскочила в траву.

      – Я же говорил – игрушечный! – ухмыльнулся главный рембрант. – Ну, все…

      – Стоять! – рявкнул Жмуркин начальственно. – Кто не хочет провести чудный вечер в обезьяннике – стоять!

      Но обезьянником живописцев было не испугать, они дружно шагнули к нам и стали нас бить. А начиналось все более-менее прилично, во всяком случае, утром ничего беды не предвещало.

      Въехали в Плёс часов в десять, остановились на высоком берегу с видом на заводь, Жмуркин велел Штурмгеботу бросать якорь, сам взял автобусный микрофон и прочитал непременную лекцию, которую я, разумеется, вкратце записал, историческую такую.

      – Это Плёс, старинный русский город, – рассказывал Жмуркин. – Тут течет великая русская река Волга. Раньше на этом месте устраивал свои засады известный русский разбойник Степан Разин…

      – Тезка! – не преминул вставить Пятахин.

      Хотя Пятахин не Степан, он Влас, впрочем, он сам, наверное, не разбирает.

      – Некоторые считают, что именно здесь атаман спрятал свое золото и утопил пресловутую персидскую княжну.

      – Что? – переспросила у меня Александра.

      – Подружку свою затопил, – пояснил я. – В реке. Вот прямо здесь.

      – Зачем? – удивилась Александра.

      – Загадочная русская душа, – сказал я. – А вообще она слишком много знала.

      – Как его звали? Стефан?

      – Стефан, Стефан, – подтвердил я. – Стефан Разин-Беобахтер, олдест рашн диссидент.

      – О, – восхитилась Александра и записала данные Разина в планшет.

      – Кроме того, здесь жили и другие выдающиеся русские люди, – продолжал лекцию Жмуркин. – Шаляпин – известный бас-виртуоз, Левитан – он нарисовал «Над вечным покоем». Сюда частенько приезжал Чехов, отдохнуть на воды после московских премьер.

      – Сам Чехов? – заинтересовалась Александра. – «Чайка»?

      – Сам Чехов, – подтвердил я. – На дачу. Вон там.

      Я указал куда-то пальцем.

      – Это