Куприн на поединке в любви и творчестве. Николай Шахмагонов

не могли быть незамеченными и стоило ждать суровой реакции командования.

      Куприн рассказал:

      «Вообще сильному у слабого отнять можно было очень многое – почти всё, но зато весь возраст зорко и ревниво следил за каждой “пропажей”. Воровство было единственным преступлением, которое доводилось до сведения начальства (не говоря уже о самосуде, производимом над виновными), и, к чести гимназии, надо сказать, что воров в ней совершенно не было. Если же кто и грешил нечаянно, то потом уже закаивался на всю жизнь».

      То есть так называемый самосуд был неизбежен. Делали тёмную, били воришек уже не полушутя, не так, когда от всякого рода маслянок, было не столько больно, сколько обидно. Мы ещё коснёмся этого порока, когда обратимся к тому, что писал Александр Иванович Куприн о воровстве в войсках… А пока запомним, какова реакция на это в коллективе, причём не только в кадетском или юнкерском, но и солдатском.

      По-иному всё устроено в суворовских училищах – подобного мракобесия, во всяком случае, в Калининском СВУ, я не встречал. Возьмём, к примеру, гостинцы, которые Грузов велел Буланину приносить из дому, когда будут отпускать в город. И тот принёс, но ребята успели разобрать и съесть всё до появления Грузова. В результате Грузов снова избил новичка за то, что не оставил ему.

      Во время учёбы в Калининском СВУ я часто бывал в увольнении. В Калинине (ныне Тверь) в ту пору жила моя мама с новой семьей – с отцом моим они были в разводе.

      Когда заканчивалось моё увольнение в город, меня нагружали мамиными пирожками, плюшками, крендельками – мама готовила очень вкусно.

      Я приходил в училище, докладывал о прибытии дежурному по училищу, затем спешил в роту, чтобы доложить дежурному офицеру-воспитателю, поскольку именно время доклада в роте считалось возвращением из увольнения. По пути открывал дверь спального помещения своего взвода и бросал на ближайшую кровать пакет. Гостинцы тут же разбирали. И никто по пути не нападал, не отбирал их, хотя путь от комнаты, где в то время находился дежурный по училищу, до расположения моей роты проходил через роту старшекурсников.

      Отец часто присылал посылки ещё в суворовское. Яблоки, груши, что-то ещё, что могло дойти по почте.

      За посылками нас отпускали в город, на почту. Конечно, в первый год учёбы ходили с опаской. Старшие, как говорили, могли отнять. Но я не помню ни одного случая, чтобы отняли у кого-то посылку. Ну а во взводе тоже установился особенный порядок.

      Обычно посылки мы получали уже после самоподготовки или, в крайнем случае, отпускали за ними с её последнего часа. Приносили в класс в личное время и тут же всё делили поровну между суворовцами. Хозяину дозволялось взять себе побольше, хотя для чего? Ведь никто бы не стал есть что-то в одиночку, никого не угощая. Присланным делились с товарищами все без исключения. Делились с удовольствием – таков был настрой, таковы традиции. Никакие старшие, никакие силачи-грузовы ничего не отнимали и себе не забирали. Присылали посылки практически всем, ну разве что