Бродяги Дхармы. Джек Керуак

расставленные якобы в соответствии с мистической эстетикой, чтоб тысячи туристов и монахов каждый год совершали туда паломничество – потаращиться на валуны в песке и через это обрести безмятежность духа. Я никогда не встречал настолько нелепых, но все же настолько серьезных и искренних людей. И больше ни разу не видел Рола Стурласона – он вскоре уехал в Японию, но никогда не забуду, что он сказал про эти валуны в ответ на мой вопрос:

      – Ну а кто же расставил их в этом особом порядке, который такой клевый?

      – Никто не знает – какой-нибудь монах или монахи, очень давно. Но в расположении камней есть определенная таинственная форма. Только через форму мы можем постичь пустоту.

      Рол показал мне фотографию этих валунов в песке, хорошо причесанном граблями: валуны похожи на острова в море, будто у них глаза (откосы), а вокруг аккуратно закрытая ширмами строгая монастырская терраса. Потом Рол вытащил схему расстановки камней, вид сбоку, и объяснил ее геометрическую логику и все такое, роняя фразы вроде «одинокой индивидуальности», и что камни – «бугры, вторгающиеся в пространство», и все это означает что-то связанное с коанами, которые меня интересовали не так сильно, как он сам, а особенно – как милый добрый Джафи, заваривший нам еще чаю на своем шумном керосиновом примусе и подавший новые чашки почти что с безмолвным восточным поклоном. Все это довольно сильно отличалось от того поэтического вечера.

      4

      А назавтра около полуночи Кафлин, я и Алва собрались и решили купить большой галлон бургундского и завалить к Джафи.

      – Что он сегодня делает? – спросил я.

      – О, – сказал Кафлин, – может, занимается, может, трахается – посмотрим.

      Мы купили пузырь далеко на Шеттак-авеню, приехали к Джафи, и я опять увидел его жалкий английский велосипед.

      – Джафи ездит на этом велике целыми днями взад и вперед по Беркли с рюкзачком за спиной, – сказал Кафлин. – Раньше он так разъезжал по колледжу Рид в Орегоне. Он там был достопримечательностью. Мы такие винные попойки закатывали, имели девчонок, а в конце прыгали в окна и всякие прочие студенческие фортели выкидывали по всему городу.

      – Ну он и чудной, – сказал Алва, прикусив губу в изумлении: он сам вел тщательное и заинтересованное исследование нашего странного шумно-спокойного друга.

      Мы снова ввалились в маленькую дверь, Джафи снова оторвался от книги, которую изучал, опять сидя по-турецки, – только теперь это была американская поэзия, – и странно культурным тоном вымолвил:

      – Ах.

      Мы сняли обувь и прошлепали пять шагов по соломе, сели с ним рядом, но я замешкался с тапками, повернулся и показал ему издали пузырь, а Джафи вдруг взревел:

      – Ага-а-а-а-а! – и прямо оттуда подпрыгнул вверх и перелетел через всю комнату ко мне, приземлился в позе фехтовальщика с кинжалом, откуда-то взявшимся у него в кулаке, и слегка тронул кончиком бутылочное стекло с отчетливым «звяк». Я в жизни не видел прыжков поразительнее, разве что у чокнутых акробатов, очень похож на прыжок горного козла, коим, как потом выяснилось,