Малюта. Часть 2. Илья Куликов

обедню отстою и поеду с вами.

      – Ну помолись, князь, а после в путь.

      Князь Дмитрий с ужасом пострел на нищего и, засунув руку в карман, достал оттуда целый кошель денег. Он точно не знал, сколько там было – двадцать рублей или больше, но судорожно стал горстями раздавать деньги.

      – Молитесь за меня и за княгиню. Молитесь изо всех сил! На вот тебе, добрая мать, – подходя к беременной женщине, держащей на руках замёрзшего ребёнка, проговорил князь и снял с руки перстень с камнем, – и ты помолись за меня, ибо приблизилось Царствие Небесное.

      Едва князь с княгиней вошли в церковь, как повалились на колени и принялись с жаром молиться. Князь Ряполовский не был набожным человеком, но от одной мысли, что царь призвал его в Александровскую слободу, ему становилось так страшно, что хотелось провалиться сквозь землю.

      Донёс кто-нибудь, подумал князь Ряполовский. Верно, царь хочет спросить за то, почему те две тысячи рублей, что были ему переданы на возведение мостов, он забрал себе. Ничего, Бог милостив. Не станет же царь ему за две тысячи рублей голову рубить! Так – корить будет, может, палкой стукнет. А про семь тысяч, что он осенью вместе с Петром Щенятьевым из казны умыкнул, никто и прознать не мог.

      – Господи, помилуй меня грешного, – с жаром говорил князь Ряполовский, – накажи ты доносчика окаянного, что на меня написал царю челобитную. Отведи от меня чашу, которую я не в силах испить.

      Ряполовский продолжал перебирать в голове, за что мог бы его покарать царь, и особой вины за собой не находил. Вспомнил, конечно, что год назад с князем Курбским сношался и передал ему через человека весть о том, где и сколько мостов должно быть наведено, а их нет, но это тоже не сильный грех. Мелькнула в голове мысль и о том, что однажды во хмелю князю Ивану Куракину говорил, что саблей посёк бы поганого царя, который совсем их, верных бояр и князей, обездолил. Всю Русь себе забрал, а их со служилыми людьми сравнял.

      – За что же нас государь к себе в Александровскую слободу привезти приказал? – со страхом прошептала княгиня. – Оттуда не возвращаются, Димочка. В этой церкви мы с тобой венчались, в этой последний раз и молимся.

      – Господь милостив, княгиня. Может, и над нами сжалится. Нет у меня вины перед государем, а коли в чём по неведенью согрешил, так Бог прощать велел. Коли в последний раз видимся, Еленушка, то ты знай – самые лучшие мои дни с тобой были. Помнишь, как мы на тройке по Москве неслись? Как все кланялись нам и шапки снимали?

      – Помню, Димочка, помню! И за что же Господь нас с тобой наказывает? Вон, все живут – беды не знают, а нас царь к себе в слободу зовёт, – княгиня указала на беременную женщину, которая с начала богослужения стояла у порога храма, а сейчас поднесла своего ребёнка к иконе, лежащей на аналое, – нужно митрополита просить о заступничестве! Пойду я к той брюхатой, что ты перстень отдал, вон, она в храм пришла. Попрошу её к митрополиту идти и просить за нас. Мы ведь ей считай что благодетели.

      Княгиня встала с колен и утёрла слезы. Мягкой походкой она подошла к беременной и ласково погладила по голове