Три персонажа в поисках любви и бессмертия. Ольга Медведкова

никакой. Один патер и участвовал в зачатии. Так несмешанно вышло имаго, как бы только Приничипе наш Иво сам Единый на матрице отпечатался. Без Другого, и даже без Промежуточного.

      Он так все говорил и говорил, про такие вещи. Ей казалось, что он словно бы пьянел от своих же слов. Вместе она их не понимала, а только по отдельности; поняла, что она – как есть она, та же, что и вчерашняя, – а вдруг что-то означает, что лицо ее, что волосы ее, что глаза ее открытые, вместо тех закрытых, кому-то интересны, даже нравятся. Ей вдруг сильно захотелось что-то сказать или сделать. Сильно, громко, ярко, звучно. Ох. Ох. Заквохтать как няня, закружиться. И даже еще пуще. Закричать. Она положила спекулум, посмотрела вокруг себя и медленно, тихо, но отчетливо рассмеялась.

      За ней пришли и увели ее. Были девушки и доктор. Сажали, мыли, смотрели. Доктор трогал. Ушли. Она присела у окна. Стала представлять себе, как пойдет однажды в сад, не в этот, видный из окна, а в тот, с другой стороны, с видом вдаль; как станет прогуливаться там по дорожкам, как обойдет водяную горку и дойдет до той скамьи. Сама присядет, одна. Та, другая, потом подойдет. Сядет рядом. Они станут вместе смотреть на катящийся к морю склон, на оливковую рощу, на серые стволы и зеленые ветки с серебряной припорошью. На синюю гибкую спину лагуны. Так будут сидеть беззвучно, не глядя друг на друга, только внутри, про себя зная и помня, что другая рядом. Ухо к уху. Щека к щеке. Одна и другая. Ивонна и Изабелла. Дочь и дочь. Сестра и сестра. Одна – по крови, отпечаток, имаго. А та – по выбору, по адоптьо. Которая из двух настоящая. Которая ложная. Как узнать? Да и можно ли. И надо ли.

      Стала мечтать, как потом они две станут беседовать. На этом, на ее языке. Не на нянином, а на хоть и понятном, а таком длинносложном, напевном, со столькими многими в нем словами, что все, что ни пожелаешь, можно на нем выразить.

      А только пустят ли снова в сад, неизвестно. Небо из синего стало зеленым, потом серым. Деревья заметались ветками, будто всполошились. Упали первые крупные капли. Вот и дождь, это было как дома.

      10

      Весь день до вечера ветер урчал и рычал, рыгал и ругал, гнул, мчал, мочалил, мочил. Бился в стекла. Было темно, сыро и страшно. Только вьюн, выросший без спроса на оконном переплете, выпустил свои трубки, голубые, как небо до дождя. Сколько их, этих трубок? Раз, два, три, много, дальше она не умела. Про нее опять забыли. Где-то там живут отдельно. Ходят, между собой разговаривают, сравнивают, спорят. Решают, что с ней делать. А она тут сидит, как в темнице. Одна – забытая, как раньше. Даже света не зажгут. Только в камине дрова трещат. Она встала, сама пошла к камину, нашла, где лучины были уложены, выбрала подлиннее. Подожгла и враз засветила толстую желтую свечу в канделябре, который тут же рядом помещался. Посмотрела на еще не потушенную лучину. Вот бы сейчас поджечь этот дом. Пусть вспыхнет, и пусть они в нем сгорят. Дотла, все. И оба Главных, и доктор, и капеллан, и Изабелла, и желтый патер на помосте. Пришла тут очередь подумать: и Ивонна. И опять ей стало странно. Бросила лучину в камин. Жалко стало так скоро с Ивонной расстаться. Она ведь с ней только познакомилась.

      Взяла