Степь. Антон Чехов

рванулся от него и проговорил:

      – Дурак! Я тебе в морду дам!

      Чувствуя, что этого недостаточно для выражения ненависти, он подумал и прибавил:

      – Мерзавец! Сукин сын!

      А Дымов, как ни в чем не бывало, уже не замечал Егорушки, а плыл к Кирюхе и кричал:

      – Ге-ге-гей! Давайте рыбу ловить! Ребята, рыбу ловить!

      – А что ж? – согласился Кирюха. – Должно, тут много рыбы…

      – Степка, побеги на деревню, попроси у мужиков бредня!

      – Не дадут!

      – Дадут! Ты попроси! Скажи, чтоб они заместо Христа ради, потому мы все равно – странники.

      – Это верно!

      Степка вылез из воды, быстро оделся и без шапки, болтая своими широкими шароварами, побежал к деревне. После столкновения с Дымовым вода потеряла уже для Егорушки всякую прелесть. Он вылез и стал одеваться. Пантелей и Вася сидели на крутом берегу, свесив вниз ноги, и глядели на купающихся. Емельян голый стоял по колена в воде у самого берега, держался одной рукой за траву, чтобы не упасть, а другою гладил себя по телу. С костистыми лопатками, с шишкой под глазом, согнувшийся и явно трусивший воды, он представлял из себя смешную фигуру. Лицо у него было серьезное, строгое, глядел он на воду сердито, как будто собирался выбранить ее за то, что она когда-то простудила его в Донце и отняла у него голос.

      – А ты отчего не купаешься? – спросил Егорушка у Васи.

      – А так… Не люблю… – ответил Вася.

      – Отчего это у тебя подбородок распух?

      – Болит… Я, паничек, на спичечной фабрике работал… Доктор сказывал, что от этого самого у меня и черлюсть пухнет. Там воздух нездоровый. А кроме меня, еще у троих ребят черлюсть раздуло, а у одного так совсем сгнила.

      Скоро вернулся Степка с бреднем. Дымов и Кирюха от долгого пребывания в воде стали лиловыми и охрипли, но за рыбную ловлю принялись с охотой. Сначала они пошли по глубокому месту, вдоль камыша; тут Дымову было по шею, а малорослому Кирюхе с головой; последний захлебывался и пускал пузыри, а Дымов, натыкаясь на колючие корни, падал и путался в бредне, оба барахтались и шумели, и из их рыбной ловли выходила одна шалость.

      – Глыбоко, – хрипел Кирюха. – Ничего не поймаешь!

      – Не дергай, черт! – кричал Дымов, стараясь придать бредню надлежащее положение. – Держи руками!

      – Тут вы не поймаете! – кричал им с берега Пантелей. – Только рыбу пужаете, дурни! Забирайте влево! Там мельчее!

      Раз над бреднем блеснула крупная рыбешка; все ахнули, а Дымов ударил кулаком по тому месту, где она исчезла, и на лице его выразилась досада.

      – Эх! – крикнул Пантелей и притопнул ногами. – Прозевали чикамаса! Ушел!

      Забирая влево, Дымов и Кирюха мало-помалу выбрались на мелкое, и тут ловля пошла настоящая. Они забрели от подвод шагов на триста; видно было, как они, молча и еле двигая ногами, стараясь забирать возможно глубже и поближе к камышу, волокли бредень, как они, чтобы испугать рыбу и загнать ее к себе в бредень, били кулаками