Ода цепным псам. Екатерина Юрьевна Бобровенко

провел ладонью в воздухе перед собой, но ничего, конечно же, не произошло.

      А уверенность все равно осталась.

      – Ему понравилось, – усмехнулся вихрастый рыжий. Черноглазый Рома спокойно кивнул, будто и не ожидал другого.

      – М-мне, мне хорошо, – заикаясь, подтвердил Гриша. Внутри пенилась и требовала выхода пьянящая беспричинная радость. Неужели мир всегда был настолько многогранным и прекрасным, просто раньше он почему-то этого не замечал?

      – Держи, тебе на завтра, – Рома извлек откуда-то такой же прозрачный пакетик с порошком, похожий на тот, который они опустошили несколько минут назад, и протянул Грише. – Если понравится, вечером придешь еще. Понял?

      Гриша благодарно кивнул, схватил подарок, наспех сунул его в карман джинсов. Хотелось движения. Хотелось бежать, прыгать и вопить. Орать и кувыркаться.

      – Не расшибись, обормот, – с особенной, даже ласковой интонацией предостерег Ромка.

      Ромка. Он почему-то сразу его так прозвал. Похожего на неуклюжего, лохматого щенка алабая с шоколадными глазами.

      Выбегая со стадиона, Гриша не оглянулся. И не попрощался с ребятами, наблюдавшими сцену сквозь щели забора. Они не посмели подойти к компании, частью которой, сам того не подозревая, Гриша теперь стал…

      Домой я вернулся под ночь. Мама не ругалась, лишь обеспокоенно проводила до комнаты, когда я сказал, что очень устал и не хочу ужинать. Я лгал. Ужинать мне не хотелось по другой причине.

      Я ощущал себя выше этого – выше остальных людей, выше потребностей вроде поесть, выпить воды, надеть теплые ботинки, чтобы не заморозить ноги. Мне казалось, для меня внезапно открылось тайное знание о мире.

      Как бы ни было сладко и хорошо, ко сну все равно клонило. Я разделся и почти сразу же завалился на кровать.

      Тогда я впервые почувствовал, что значит – сон в марафоне. Я крутился и перекладывался, вставал, расправлял несуществующие складки простыни, и снова пытался заснуть. Ноги мерзли, к лицу подступал жар, липкие струйки пота стекали по шее и делали влажной подушку.

      Я бродил по комнате, открывал и закрывал форточку. Сердце то стучало где-то под горлом, то болезненно замирало в глубине живота. Мысли вязли в ленивой мути, а потом вновь срывались в безудержные и пустые метания. Я проверял, не постирала ли мама джинсы, оставленные на спинке стула. Или думал, что ей окажется нужна хрестоматия для второго класса, в которую я перепрятал пакет с порошком.

      Заснул я с отвратительным ощущением и оставшуюся ночь видел кошмары, которые не походили ни на реальность, ни на сон, скорее, на бред.

      Проснувшись субботним утром, я почувствовал потребность в чем-то диком и неестественном. Горло скоблило, тело ломило, в носу развернулась жаркая пустыня. Я услышал, как мама готовит на кухне. Желание броситься к ней, обнять, уткнуться носом в пахнущий накрахмаленный фартук, заплакать и сознаться во всем стало почти не выносимым.

      Я подскочил, но замер посреди комнаты. Я понял, в чем нуждался все это время.