Тайна, покрытая мраком. Татьяна Полякова

бы все язвить, – сурово одернула бабка. – А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, – она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: – Пока одно дело не сделаю, не помру.

      – Разумно, – согласилась я. – А что за дело?

      – Важное. Завтра скажу. Может быть. А сейчас почитай мне. Глядишь, усну.

      Я извлекла из-за диванной подушки Бунина в обложке с закладкой на тридцать первой странице и приступила к выразительному чтению. На тридцать второй странице бабка начала похрапывать. Я немного еще почитала на всякий случай, потом поднялась, сунула книжку на прежнее место, притушила свет настольной лампы, накрыла стакан с водой на прикроватной тумбочке блюдцем и на цыпочках скользнула к двери. Рабочий день, считай, закончился.

      Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались.

      – Чай кто-нибудь будет? – спросила я, выразительно взглянув на Любку.

      Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.

      – Что б тебя, – рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». – Ты слышала? – ахнула Любка.

      Витя сонно взглянул на попугая и сказал:

      – Умолкни, животное.

      Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.

      – Я сегодня Софья, – сообщила она. – Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить?

      – Попробуй.

      – Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия.

      – Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, – утешила я.

      – А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет?

      – Назвал и назвал, не доставай, а?

      – Ой, Ленка, – погрозила она пальцем. – В этом чертовом доме…

      – Что опять? – не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала:

      – Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит.

      – Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, – заявила я, разливая чай.

      – Они все как-то связаны, – задумчиво произнесла