Хроника стрижки овец. Максим Кантор

совсем немного вина, и в основном на его газету. То есть газета спасла его белоснежный костюм. Две-три капли попали красавцу греку на колено. Маленькие капли – но вино-то красное. Стюардесса кинулась к нему с какими-то порошками и притирками. Она оттирала его штанину, сыпала соль на хлопчатобумажные раны, промокала их салфеткой, а грек бранился. Он изменился в лице и смотрел на меня так, словно я признался в любви к тирании. Словно я принял сторону Сталина. Глаза его сделались узкими и неприятными, слова он цедил.

      – Как можно пить красное вино в самолете?

      – Предлагают, вот и пью.

      – Но вы не один!

      – Так здесь никто в одиночестве не сидит. У всех соседи!

      – Можно воздержаться от вина.

      – А если хочется?

      – Мало ли что вам хочется! Знаете, сколько этот костюм стоит?

      – Я не нарочно, я не знал что самолет тряхнет.

      – Нет, вы знаете, сколько этот костюм стоит?!

      – Простите, пожалуйста, я не нарочно!

      – Вы думаете, этот костюм три копейки стоит?!

      – Я не хотел испортить костюм!

      – Но вы его испортили!

      – Смотрите, стюардесса вам уже оттерла штанину.

      – И что с того?

      – Пятна нет, успокойтесь!

      – Но могло быть!

      – Однако пятна нет!

      – Чудом! Чудом вы не испортили мне костюм!

      – Простите великодушно.

      Сосед сопел и хмурился. Я извинился много раз подряд. Но грек еще неоднократно вернулся к теме едва не попорченного костюма. Он особо подчеркивал, что костюм стоит немало. Даже рассказал, в каком магазине костюм куплен. И каждый раз я снова извинялся. Я действительно не хотел причинить ему ущерб. Я понимаю стоимость его костюма, волнение по поводу столь ценной вещи обоснованно. Но я так поступил не нарочно. Это случайность. Наконец мой сосед успокоился. Костюм остался белым, только газету пришлось выкинуть – стюардесса скомкала ее и унесла. Я устал извиняться. Все возможные слова и мольбы о прощении произнес, не знал даже, что и добавить. И вот грек меня простил. Он улыбнулся мне опять. Мы вернулись к своему чудному демократическому эсперанто. Право же смешно, что мы едва не поссорились из-за двух капель вина – мы, граждане мира, которых объединяет ненависть к тиранам! Мы улыбнулись друг другу от души, и я попросил стюардессу принести другой бокал вина – мне по-прежнему хотелось выпить. Стюардесса принесла еще один бокал красного вина, я взглянул на соседа, тот ответил мне добрым средиземноморским взглядом. То был взгляд товарища по убеждениям. Самолет тряхнуло – и все вино выплеснулось на него. С ног до головы я окатил соседа красным вином. Я даже не посмотрел на его лицо. Сказать было нечего, запас извинений уже истрачен. Просто встал и пересел в другой ряд. О тирании мы так и не договорили.

      Креативный класс и его парки

      Великие художники всегда говорят понятно и просто.

      Когда Веласкес рисовал инфанту – как заводную куклу, а ее карлика – как огромного трагического великана, то Веласкес хотел сказать именно вот это: королевская власть – финтифлюшка, а уродливый народ – велик. Не надо даже гадать, есть