Деревня дураков. Наталья Львовна Ключарёва

обступили его, радостно кивая, но непонятное наваждение, с которого все началось, не повторялось, и Митя, привыкший жить в рациональном мире, обрадовался, а где-то внутри, незаметно для себя, загрустил.

      Он пошел дальше, вздрагивая от холодных капель, которыми, как девчонки, брызгались в него тонкие деревца, и за домом увидел, наконец, обоих стариков. Фима, примостившись на перевернутом ведре, рыхлила землю вокруг величественных белых лилий. А Фим сидел в старинном деревянном кресле с высокой, как у трона, спинкой и резными подлокотниками. На коленях он держал большую картонку и делал нечто настолько не неожиданное здесь, в деревне, что Митя поначалу не поверил своим глазам.

      Девяностолетний Фим рисовал. Размеренно и ладно, будто косил траву. Правая ладонь его была вся разноцветная от мелков. Левая, затянутая в кожаную перчатку, отстраненно лежала поверх картонки.

      Митя вытянул шею из куста, за которым таился. Потревоженные гроздья красной смородины поймали солнечный луч и бросили на рисунок рубиновый отсвет. Радуга, которую размашисто штриховал старик, вздрогнула и задышала.

      – Вот так и стой, – не оборачиваясь, сказал Ефим. – Смотри, какую красоту наделал.

      Серафима подняла голову от лилий и заулыбалась.

      – Вы художник? – спросил Митя, послушно застыв в смородине.

      – Не отпускает меня этот мир, – плавно заговорил старик, будто собирался запеть длинную былину. – Сто лет в обед, а все как первый день творенья. Дух захватывает. И уносит под облака. Вот, послушай. Летели два скворца из алмазного ларца. Долго летели и достигли седьмого неба. Седьмое небо – последний цвет радуги, там все фиолетовое: и солнце, и облака. Только скворцы – черные. И решили они лететь через край. Чтобы узнать – что дальше. Может быть, снова красное небо, а за ним – оранжевое с желтым: новая радуга. Но восьмое небо оказалось белым. И скворцы вдруг тоже побелели. Или стали прозрачными, и сквозь них лился белый свет восьмого неба. Они не видели друг друга и перекликались, чтоб не потеряться. Два голоса тянулись, утончались и скоро растворились в молоке. А небо все продолжалось.

      Ефим умолк, и сад наполнился будничным гудом насекомых. Серафима кивала и безадресно улыбалась. На стеганых плечах ее ватника симметрично сидели две бабочки с золотыми глазами на крыльях.

      С непривычки Митя быстро переполнился молчанием и почувствовал непреодолимый словесный зуд, хотя все подсказывало ему, что говорить сейчас не стоит.

      – Чем же кончается ваша история? – спросил он почти против воли.

      – А она и не думает кончаться. Они все летят. Просто отсюда не слыхать уже.

      – А когда прилетят?

      – Никогда. Восьмое небо – бесконечно.

      – Вы сказочник? – произнес Митя, не зная, что сказать.

      – Фим, у нас простокваша осталась? – нагнулся вдруг старик со своего трона.

      Серафима не сразу сфокусировала взгляд, словно возвращалась с восьмого неба и пробиралась – один за другим – сквозь все цвета радуги. Наконец, она совпала с собой, вздрогнула – и бабочки нехотя перелетели с ватника на цветы.

      – Пойдем,