Звукотворение. Роман-мечта. Том 2. Н. Н. Храмов

метров двести, развернулся и чуть ли не бегом бросился назад…

      Ни души.

      Ветер усиливался, сбивал с ног, огромные чёрные тучи дополняли картину полнейшего краха в жизни – двигались грозно, мрачно и под стать им неслись безжалостные, хищные волны – такою жуткой и зловещей он Неву не знал. Казалось, весь мир ополчился против него… Мир превратился в некое огромное живое существо, которое изгоняло музыканта – прочь, прочь! Вон!! И старчески пришаркивая, подняв воротник пальто, обиженно шмыгая носом, он поплёлся-таки обратно, оставляя навсегда это место условленное, скромный пятачок возле перил одного из многочисленных ленинградских мостов. Родным, заветным было оно в гигантском городе, известном ещё, как Северная Пальмира. Единственным родненьким в колоссальном этом нагромождении дворцов, колонн, каменных львов и мостов. Словно кладбище – клочок суши, островочек махонький, где твой дом… Ибо лежат там папа с мамой, да и сам пропишешься там же – навечно. И по мере того, как удалялся он от притина своего невымышленного, в сознании двоились, множились клавиатуры и длинные, тёмные тени, будто пальцы слепые, тыкались в октавы, и не октавы вовсе, а в расползшиеся струны… Тыкались упрямо, ломкими молоточечками издавая немые, мёртвые звуки. Страшно…

      Свечерело. Зажглись лампы, фонари, окна… Он всё бродил, бродил… В гостиничный номер возвращаться сил не было. И вот тогда впервые не захотелось ему ни с кем встречаться, мнимо облегчать душу свою… свою за чей-то невосполнимый счёт. Самая мысль эта была противна. И может быть, в момент, когда почувствовал он и щемящее, и злое сразу неприятие идеи беглого знакомства, дабы не оставаться одному в казённых апартаментах люкс, когда аж передёрнуло его от подобных в прошлом занятий и удовольствий – и стала выкристаллизовываться в уголках сознания блуждающего, измочаленного совестливая переоценка прежнего образа жизни… возникли первые намётки грандиозного плана – побывать во всех тех местах, где в лета минувшие виделись они, любили друг друга… пережить вновь негасимое счастье иллюзий, человеческих иллюзий, в основе коих преданность и память души. Конечно, сначала нужно было убедиться в том, что Натальи действительно нет больше на свете, что она ушла навсегда.

      Вспоминать обо всём сейчас, по истечении нескольких лет, стоя у окна в зелёно-голубой ликующий мир не хотелось. Бородин отмахнулся было от той полосы в судьбе – серой, суетно-смурной, переполненной хлопотами, звонками, телеграммами, почтовыми корреспонденциями и так далее, и тому… Не удалось. Память всеядна. И далеко не всегда избирательна.

      …«Кем вы приходились покойной?» – обычно именно так вопрошали многочисленные голоса, маски, внешне любезные, соболезнующие, внимательные к горю ближне-го-не ближнего, однако – человека! Выяснилось, что у Родионовой немало родственников, что не особенно они её баловали заботой, общением, относились к ней настороженно: мол, и чего одна, нет бы замуж… семью создать… Подумаешь,