Калика перехожий. Александр Забусов

в знакомый уже чертячий облик, но еще не могло осознать происшедшего с ним.

      – Веревки тащи, быстро! – велел домовому.

      Сам, заведя верхние конечности черта за его спину, стянул их последним оставшимся у него кожаным ремешком.

      – Вот! – домовой сунул веревку в руку кривичу.

      Андрей перевел дух лишь тогда, когда чертяка был упакован по полной программе. Задние и передние конечности лукавого связал воедино, заведя их ему за спину. Набросив петли на рога, подтянул и голову поближе к жопе, вывернув козлиную бороденку вперед. В клыкастую пасть плотно затрамбовал скомканный пучок тряпок.

      – Ф-фух! Упарился. – Вытерев вспотевший лоб, плюхнулся на табурет. – Слышь, Фаня, хорош прятаться, выходи. Теперь твой страх и ужас не страшен. Можешь его даже ногами попинать, если желание есть. Как ты, Бородач?

      – Норма, – односложно откликнулся домовой.

      – Му-му-му-му! – Ведьма с кляпом во рту издавала недовольное мычание. Ищенко наклонился над дергавшейся бабкой, елейным голосом спросил:

      – Оклемалась, бабушка? Сказать чего хочешь?

      Расшатав кляп, вытащил из ведьминого рта.

      – Кха-кха. – Прокашлялась. – Радуешься? Недооценила я тебя, звереныш. Ну, ничего, Мизгирь с тебя, с живого ремней нарежет!

      – А вот с этого места, пожалуйста, поподробней.

      Перевернул старуху на бок, заглянул ей в лицо.

      Знал бы он, что перед ним на полу лежала женщина, обладающая вредоносными демоническими свойствами, никогда бы не стал глядеть в старушечьи глаза. Не одного, не двух, многих, своим взглядом свела в могилу бабка Обрена, наслав болезни, потом издали наблюдая, как сгорает человек от смертельного недуга. Считанные единицы ведуний в княжестве могли снять Обренову порчу. Ведьма набрала силу, могла околдовать человека, превратить его в коня и заездить до смерти, и все это проделывала всего лишь взглядом.

      Их взгляды встретились, и сотник почувствовал, как что-то липкое, обволакивающее, сначала даже приятное, вползает в его мозг, поглощает мысли и волю. Отвести глаза он уже был не в состоянии. По спинному мозгу, словно ветерком, погнало его энергию вверх к голове, оттуда через взгляд наружу. В голове все замутилось, будто вдруг перещелкнул кто переключатель.

      Знала бы Обрена, кто склонился над ней, никогда бы не подняла глаз, не посмотрела в глаза мужчине, находившемуся перед ней. Мозг Ищенко, как магнитофон, воспроизвел заложенную в него запись. Отчетливо послышался голос языческой ведуньи Властимиры: «Ой, ты, Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Даждьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Даждьбоже, доброте. Завяжи, закажи Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого, и от всякой нежити! Гой!»

      Вдох. Две