Вот просто жизнь. Элла Николаевна Серегина

Уже несколько лет я занимаюсь поэзией Иосифа Бродского. Только что вышла моя книга «Поэзия и мысль. Творчество Иосифа Бродского как факт европейского наследия». Ваши стихи я нашла в интернете случайно. Они мне очень понравились. В них есть что-то, что меня волнует. На нашу научную конференцию, которая состоится в июне 2005-го я хочу написать статью о Вас. Если Вас интересует связь со мной, ответьте, пожалуйста, мне будет очень приятно.

      С глубоким уважением,

      Эва Никадэм-Малиновская».

      Я уже вовсю общалась с русской профессурой, но польский профессор – это что-то! Особенно, если учесть, как нас «любят» поляки. Я написала в ответ приветливое весёлое письмо. И, в свою очередь, получила вот такой ответ:

      «Дорогая Элла!

      Большое спасибо за ответы на мои вопросы, они мне немножко Вас приблизили. Чем дольше читаю Ваши стихи, тем больше они меня удивляют. Ваш подход к жизни, к искусству, к слову вызывает у меня мурашки. Вы очень интересный человек, и я очень рада, что Вас нашла».

      Через две недели я вынула из почтового ящика бандероль из Ольштына. Это была книга Эвы о Бродском, о которой она писала в первом письме. В книге была записка: «Трифонов – моё прошлое, Бродский – настоящее, Вы – моё будущее». Конечно, я была польщена. Мы с Эвой очень скоро стали хорошими друзьями.

      Её первая статья обо мне называлась «Мир поэзии Эдды Крыловой». Эва писала, что я – истинная европейка и черпаю из всей сокровищницы европейской культуры. Это была правда, но не вся. Я – человек мира, и черпаю из сокровищницы не только европейской, но всей мировой культуры. И Восток для меня значит никак не меньше, чем Запад. Я всегда стремилась к синтезу того и другого.

      Летом в Москву приехали Эвины аспиранты, позвонили мне и сказали, что у них для меня подарок от госпожи Малиновской. Я была заинтригована. Подарком Эвы оказалась литровая бутылка польской водки! В пакет была вложена записка: «Эту водку Бродский считал лучшей в мире. Надеюсь, и Вам она понравится». Я была дома одна, делать было особо нечего. Я поставила перед собой бутылку и рюмку. И часа за два усидела весь литр! И даже не была пьяной! Водка была чистой, как слеза младенца. Бродский был прав. Я написала Эве благодарственное письмо. И мы стали переписываться чуть ли не ежедневно. Я узнала, что Эва живёт вдвоём с двадцатилетней дочерью Доминикой, которая учится на славистку. На мой вопрос о муже Эва не ответила ни словом.

      Во второй статье Эва сопоставляла «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Бродского и мои «Двадцать сонетов к Иосифу Бродскому», которые профессор Борис Аверин в своей статье сравнивал пушкинским «Евгением Онегиным». Только мои сонеты были веселые, озорные, остроумные, саркастические. Но ничего этого не было в статье Эвы. В её статье я выглядела молоденькой влюблённой дурочкой. Я написала об этом Эве и спросила, неужели в Польше не понимают русский юмор? Зачем спрашивала? Юмор – самая непереводимая в мире вещь. Но Эва, слава Богу, не обиделась, и наша дружба продолжилась.

      Эва