Сказки Индийского океана. Григорий Лерин

жилка, опала, снова вспухла и забилась, наполняясь дыханием и жизнью.

      Верхний край солнца сжался в раскаленную точку, сверкнул и погас, растворившись в море.

      *** *** ***

      Жил да был один крестьянин в сирийской деревушке неподалеку от ливанской границы. Был он человеком праведным и бедным, работал от зари до зари, утопая в трудах и заботах своих, а ночью, когда хватало сил, утопал в прелестях единственной жены своей. И родила она ему пятерых сыновей, и состарилась, и согнулась прежде времени так же, как и муж ее со временем высох и ослаб. И сыновья их познали тяжелый мужской труд задолго до того, как начали сбривать первый пух на подбородках: пасли чужих баранов и ворошили мотыгами чужую землю.

      И вот однажды не смог тот крестьянин подняться с постели – что-то екнуло глубоко внутри, и отказались слушаться руки и ноги, помутилось и погасло сознание, и отделилась от тела душа. Похоронили его до захода солнца, и еще два дня страшным криком кричала вдова, и сыновья размазывали слезы по грязным щекам. А на третий день старший сын Хасан, которому намедни исполнилось шестнадцать лет, пошептался с матерью и пошел не на поле, а к дому старосты.

      Хороший дом у почтенного Али аль Джома: добротный, двухэтажный и внутри устланный коврами, на которых раскиданы тюфяки и подушечки с золотым шитьем. И не удивительно: ведь добрая половина деревни работала на его поле и пасла его баранов, да и с другой половины, промышляющей ремеслом и торговлей, собирал староста неплохой бакшиш.

      На пороге дома встретила Хасана младшая дочь старосты Зара, обожгла презрительным взглядом черных глаз и упорхнула наверх, на женскую половину, словно горная лань. И еще минут десять мялся Хасан у двери, пока не появился сам господин Али, утирая на ходу рукавом толстые губы. Вцепился Хасан в небрежно протянутую руку обеими ладонями и прикоснулся губами к плечам: сначала к левому, а потом к правому.

      – Твой отец был хороший человек, Хасан, – сказал Али. – Да осенит его милость Аллаха, и попадет он в рай. Вот, возьми и отдай своей матери.

      С этими благочестивыми словами вынул староста из кармана халата несколько мелких купюр и протянул юноше. Но тот вежливо поклонился и покачал головой.

      – Нет, мне этого мало, почтенный Али, – возразил он и, опережая смешанный с удивлением гнев, загоревшийся в глазах старосты, торопливо выпалил:

      – Дай мне двести фунтов, и через неделю я верну тебе в два раза больше!

      Тут погас гнев в глазах Али, и после недолгого раздумья он посторонился и благосклонно махнул рукой:

      – Пройди в дом, Хасан. Поговорим.

      А потом они сидели рядом: почтенный староста на подушке, Хасан на ковре, пили чай, который принесла им младшая дочь Али, и вели неторопливую беседу.

      – Двести фунтов – немалые деньги, Хасан. А отдать ты обещаешь в два раза больше – это будет… – Али пошевелил губами и заключил: – Два раза по двести фунтов! Разве ты когда-нибудь держал в руках хотя бы десятую часть таких денег?

      – Да, держал! – с гордостью признался юноша. – В священный месяц Рамадан мы