Под мягким светом лампы. Юлия Тарасюк

ценить различия, Агриппа? Тебе кажется это таким легким, или ты хочешь проповедовать, как это прекрасно, хотя на самом деле ты сама тяготишься различиями. Не правда ли?

      – Давай откровенно, Фриц. Как всегда. Ничего нового. Нам всегда нужно сцепиться зубами в шеи друг друга, чтобы потом скулить в унисон про свои раны. Различия важны, и это тяжелое испытание принимать их и вживлять в свое сознание, потому что человек отвергает эту идею, как иногда материнская утроба отторгает зарождающее в нем дитя.

      – Но ведь мы любим других людей как раз за то, чего нам не хватает, – мягко возразила Анна-Мария. Она была такой нежной в этот момент. Ее полноватая фигура и легкий румянец придавали ей вид классической добродушной кормилицы. – Вот мне нравится в Вилли его сдержанность и утонченное чувство юмора, которые у меня напрочь отсутствуют. Я люблю повеселиться, но шучу как какая-то прачка в конце рабочего дня, – затряслась от сдерживаемого смеха она.

      – Анни, – только и произнес с нежностью Вильям.

      Вот уж действительно достоинство и сдержанность, чего не скажешь о других присутствующих тут с их прирожденным чувством спора, вспышками злости и какого-то первобытного раздражения.

      – По твоему мне бы стоило полюбить Фрица? – напрашивалась Агриппа.

      – Нет, вы как раз очень похожи, словно двойня.

      – Давайте без ваших женских сентиментальностей, – ответил Фриц, – любовь оставим в стороне, пока на собаке не зажили раны.

      – Фриц, дорогой, мне действительно очень и очень жаль, – тонко протянула Анна-Мария.

      – И чего же тебе жаль, Анни? – уставшим тоном спросил он, – ее жаль, меня жаль, что мир рухнул без наших отношений, жаль? Себя, может, жаль, что не сбылись твои розовые мечты о том, что каждый должен иметь пару и родить кучу детей? Так?

      Щеки Анны-Марии раскраснелись то ли от стыда, то ли от негодования.

      – Знаешь, что? – вспылила она. – Я просто хотела выразить тебе свое сожаление…

      – Опять со-жале-ние, – по слогам произнес Фриц. – Ужалить или пожалеть?

      – Свое сожаление, – сделав голос более твердым, продолжила она. – В том, что твое сердце сейчас болит. Я хотела бы, чтоб ты не страдал, а радовался жизни.

      – Вот послушай, ты не хочешь, чтобы я страдал. Но страдаю я, а не ты, или же ты настолько чувствительна, что страдаешь из-за моего страдания, потому что не знаешь, как вести себя с человеком, впавшим в уныние в то время, когда ты сама наслаждаешься жизнью. А кто точно может сказать, где сейчас происходит настоящая жизнь: в твоей душе или моей? Мы чувствуем свою руку лишь, когда она болит.

      Анна-Мария притихла, ей и вправду было неловко, поскольку Фриц был абсолютно прав. Она тяготилась присутствием в нем той негативной энергии, которую она пыталась избежать, как спешно, бывает, проходят мимо бездомного.

      – Послушай, Фриц, – присоединился к разговору Вильям. – Твое душевное состояние может