Канада. Ричард Форд

уже ушла, и, когда я снова увидел ее, разговаривать о случившемся мы не стали. Как будто ничего и не было.

      Как правило, настроение у отца по утрам было хорошее. Но в тот понедельник его одолевали какие-то мрачные мысли. Мама, похоже, старалась не попадаться ему на глаза. Она приготовила завтрак, все мы сели за стол. Поедая яичницу, отец спросил у нас с Бернер, что, по нашему мнению, могли бы мы сделать полезного для Республики, – он всегда задавал этот вопрос, интересуясь нашими планами на день. Я напомнил ему, что сегодня открывается «Ярмарка штата» и мне хочется посмотреть на пчел, – от этого наверняка будет польза. Отец ничего в ответ не сказал, – казалось, он успел забыть о своем вопросе. Он не шутил, не улыбался. Глаза у него были красные. Мать он за завтрак не поблагодарил. И не побрился, что неизменно делал, отправляясь на авиабазу или по каким-нибудь делам. Щеки его отливали унылой синевой. Все мы, сидя за столом, думали, что с отцом творится что-то неладное, однако вопросов никто ему не задавал. Я видел, как мама сердито поглядывает на него сквозь очки. Губы ее были сурово поджаты, как если б она не одобряла что-то в поведении отца.

      А еще я обратил внимание на то, что отец не надел ни новых брюк, ни черных тисненых сапог, ни одной из сорочек со сборчатыми карманами, – так он одевался, отправляясь на работу в компании, торговавшей участками земли и ранчо. На нем был старый, еще времен воинской службы, синий летный костюм и пара неглубоких, заляпанных краской белых теннисных туфель – наряд, в котором он косил или поливал лужайку. Уйдя в отставку, отец ножницами срезал с этого костюма знаки различия, а заодно и нашивку, на которой значилось «ПАРСОНС». Я подумал, что он походит сейчас на человека, которому не хочется, чтобы его узнал кто-нибудь из знакомых.

      После завтрака разговоров в доме велось еще меньше. Бернер ушла в свою комнату и поставила на проигрыватель пластинку. Мама прибралась на кухне и расположилась на освещенной утренним солнцем веранде с чашкой чая, книжкой кроссвордов и романом, который ей нужно было прочесть перед занятиями у монашек. Я же бродил за отцом по дому. У меня создалось впечатление, что он собирается уехать, и мне хотелось узнать – куда и не могу ли я поехать с ним. Отец забрал из ванной комнаты кожаный футлярчик для туалетных принадлежностей и уложил в него разные разности. Я стоял в двери родительской спальни и смотрел, как он укладывает носки и трусы в старую холщовую сумку, сохранившуюся со времен службы в Военно-воздушных силах. Наша семья никогда никуда не ездила, разве что из одного города в другой перебиралась. Оставаться на одном месте – это такая роскошь, говорил отец. Заветнейшее его желание состояло в том, чтобы жить и жить в одном городе, как все нормальные люди. В нашей стране человек может обосноваться где ему захочется, говорил он. Место рождения здесь ничего не значит. Тем и хороша Америка. О других странах, освобожденных нами во время войны, такого не скажешь, жизнь там всегда была ограниченной строгими рамками, провинциальной. Но теперь я боялся,