Младороссы. Александр Леонидович Кривохижа

осторожно отпихивая Казем-Бека от двери, – Да я и не знаю, сказали не говорить и все.

      Гиганту удалось отпихнуть Казем-Бека от двери, однако закрывать дверь прямо перед его лицом, гигант не решился. Снова повисла пауза.

      Казем-Бек был расстроен и гигант это видел и, похоже, даже сочувствовал.

      – Если его высочество что-то обещали, то вы не принимайте сильно всерьез, – сказал он – Его высочество быстро загораются чем-то, но и быстро остывают.

      Сказав это, гигант все же закрыл перед лицом расстроенного Казем-Бек дверь. Постояв минуту в растерянности, словно на него вылили ушат холодной воды, Казем-Бек усмехнулся своей наивности, которая еще минуту назад так живо питала его воображение (а ведь он никогда не считал себя наивным), надел шляпу и зашагал прочь.

      2. Разговор Мари с Дмитрием

      Был вечер пятницы. Мари со своей служанкой Мадлен хлопотала на кухне. Она готовилась к приходу своих друзей-клиентов, владельцев ателье. Прошел ровно год, как она открыла «Китмир» и по этому поводу она решила устроить ужин, на который пригласила своих самых надежных заказчиков. Они должны были прийти с женами, и стол был накрыт на десять персон.

      Дмитрий, вернувшись с работы, сразу ушел к себе. На протяжении всего месяца, что Дмитрий жил у Мари, все повторялось по одному и тому же сценарию: рано утром Дмитрий садился в свой «Паккард» и уезжал по делам фирмы, в основном это были северные департаменты, где он находил клиентов и сбывал им вино, а вечером уставший возвращался домой. Перебросившись с Мари несколькими незначащими фразами, он поднимался к себе и уже не выходил из своей комнаты. Несколько раз Мари пробовала вытащить брата из его берлоги, чтобы вспомнить прошлое, поговорить о будущем, но Дмитрий всякий раз отказывался и оставался у себя. Он включал граммофон и ставил пластинки композиторов немецкой романтической школы, чаще других Вагнера, а из Вагнера чаще всего «Полет валькирий». Звуки доносились до гостиной, где Мари обыкновенно коротала вечера за шитьем, и они действовали ей на нервы. Как только вступали трубы, Марию охватывало сильнейшее раздражение на брата, и оно нарастало по мере нарастания возвышенного пафоса самой музыки. Но пока она терпела. Она знала, что помимо прослушивания музыки, Дмитрий также предается возлияниям вином, так как по утрам, после его отъезда, она видела, как Петр, его ординарец еще с отроческих лет и поныне продолжавший служить при нем, выносил пустые бутылки. Это беспокоило Мари еще больше, чем игра брата в молчанку, но на серьезный разговор с ним она пока не решалась.

      В семь часов вечера гости были за столом. Все хвалили блюда приготовленные Мари, подчеркивая, что она не только талантливая швея, но и одаренный кулинар. Мари было одновременно приятно и неловко слушать нескончаемые комплименты. Она пыталась переменить тему, однако гости продолжали, особенно упорствовал мсье Беллами, толстый владелец магазина женского платья на Монмартре, единственный пришедший без жены.

      – Неподражаемо, – сказал он, проглотив первую ложку сырного супа.

      Мсье Беллами вообще был в ударе, он все время шутил и не